– Они продали свою культуру на сувениры, – ответила Кристина. – Деньги все решат.

Как только над площадкой, где строился храм тусы, начинался этот знаменитый балийский закат, рабочие спешили домой. Еще не привезли генератор, освещение и электричество отсутствовало, в темноте работать было нереально. И тогда Сева будто заново просыпался, понимал, что не ел весь день, и вспоминал, где он вообще находится. Он садился на байк и уезжал предаваться чревоугодию. Это было его собственное балийское испытание и искушение.

Круассан с говядиной и арахисовой пастой, авокадо-сэндвич с трюфельным маслом, поке и боулы, тыквенный ризотто, авокадо-кофе, банановые панкейки, жареный драгонфрут, бургеры с курицей и бананом – ни одно кулинарное извращение не могло его насытить.

Еда казалась ужасно безвкусной. Он не жалел на нее денег, каждый вечер менял заведения, но все равно чувствовал ужасный голод. Нескончаемый, ужасный голод, сколько бы ни съел, что бы ни съел.

Если другие как-то приспособились к Бали, у Севы просто не получалось. Он ужасно тосковал по Москве. По докторской колбасе – особенно. По мясу, пельменям, по нормальным супермаркетам и дорогам. По горячему борщу с ложкой сметаны и картошкой, политой маслом и посыпанной мелко нарезанным луком. Все здесь было не такое. Мясо быстро портилось, картошка мелкая, что такое укроп, никто не знал. Полки магазинов сплошь покрывали банановые кексы и гранолы. Он больше видеть не мог смузи-боулы.

Единственной его связью с родиной был Интернет. Сева постоянно включал русские подкасты, чтобы просто слышать родную речь. Пересматривал старых блогеров, жадно читал на русском новости, причем старые. Про вирус он слышать уже не мог.

Каждый из них отвергал действительность. Каждый из них мысленно забанил коронавирус и сделал вид, что его нет.

В Убуде говорили о вибрациях, в Чангу – о вайбах. В каждом районе разговоры отличались. В Куте русских было больше всего. Краем уха Сева слышал что-нибудь либо про алгоритмы «Инстаграма», либо про то, что коронавирус – это всего лишь ОРВИ и бояться нечего.

Ему казалось, что он сейчас закроет глаза и проснется дома.

В это утро ему пришло сообщение, что у балийцев какой-то важный праздник и нельзя работать. «Благо дарящие», которые помогали с постройкой храма, тоже хотели отдохнуть. День тут же стал в разы страшнее и непонятнее. Сева одиноко покружил по кухне, не зная, что делать. Через пару часов проснется Марго. И все они дружно будут молчать о Глебе.

Никто не хотел признавать это, но они были рады, что его здесь нет.

Сева вдруг отчетливо понял, что не может здесь больше находиться. Что в компании своих друзей ему становится как-то незнакомо и душно. Все изменилось, незаметно, но ярко. Иногда он узнавал прежних друзей, но это длилось секунды. Их держало совместное прошлое, только пересказы былого – больше им обсудить оказалось нечего. Даже тусовка Гуру перестала быть общим делом. Каждый из них отделил себе свою часть забот и не вмешивался в чужие. Сева скучал по брейнштормам в барах, по тому, с каким нетерпением он ждал, когда все остальные соберутся в его «лаборатории», чтобы обсудить, что у кого произошло. Деловые переговоры шли недолго, потом они быстро переключались на болтовню и угар. Сейчас все казалось безумно искусственным и неловким.

Сева сел на байк и направился в район Куты, чтобы хотя бы посмотреть на своих соотечественников. Таких стереотипных, полных, обгорелых и громких. Сева планировал, как обычно, побродить в одиночестве, может, пару раз окунуться в океане и, конечно, поесть.

Он бродил, чувствуя, как обгорают плечи, сонно и лениво, болтаясь между курортным пейзажем и собственными мыслями. Сейчас мир состоял из крикливых вывесок, стоек с едой, магазинов с купальниками и лавок с дурацкими майками. Сева бродил вдоль узкой дороги, подальше от пляжа, где пешеходу вообще не стоит находиться. Взял воду, сухой банановый кекс, проверил соцсети. Наушники, к сожалению, быстро выдохлись. Он искал какой-нибудь варунг, чтобы взять курицу в арахисовом соусе по-сингапурски.

И сквозь пелену его размышлений прорвалось, словно галлюцинация, до жути знакомое, родное и откуда-то из семейных посиделок, из папиного радио в гараже: «Просто ты одинокий остров…».

Музыка на Бали звучит везде одинаковая. Сборник летних хитов за последние года два, не более. Затертое музло без каких-либо признаков оригинальности. И тут это. Самое родное, самое забытое.

Звук доносился из небольшого варунга под названием Anjelike. Сева довольно расхохотался. «Анжелика». Варунг «Анжелика». Анжелика Варунг.

В этом месте не было ничего балийского и, более того, балифорнийского (Балифорния – так назывались места, где обосновались хипстеры-экспаты с однотипными розовыми бургерными). Тут не хотелось делать селфи. Тусклое освещение, темные стены, поверх которых раскиданы самодельные голубые двери и окна для декора. Низкие диваны, маленькие столики. Барная стойка прямиком из нулевых. Здесь играли в нарды. И пили кофе из маленьких кружочек в красную точку.

Хозяин, волосатый и низкий, по-доброму кивнул Севе и продолжил на ломаном английском разговаривать с каким-то австралийцем. Они громко хохотали, кидали кости. Сева, скорее, по взгляду мужчины понял, что это хозяин, по тому, как он уверенно и радушно его встретил.

К нему тут же подбежала пухлая балийка – наверное, балийка. Протянула картонное заламинированное меню в картинках, и Сева чуть не подавился слюной.

Пельмени. Хинкали. Харчо. Борщ. Хлеб. Лаваш. Шашлык. Картошка. С лучком, петрушкой и чесночным маслом.

Он только сейчас вспомнил, что не ел с самого утра, что голод перешел в головную боль, овладев рассудком и придав ему какой-то пассивной злости. Глядя на фото еды, Сева чувствовал отдаленное счастье и слишком острую нужду.

Готовили долго. Но… это того стоило. Впервые со дня, как он приехал на Бали, Сева почувствовал довольную, зрелую сытость. Даже не сытость, нет, это было удовлетворение. Разновидность счастья. Он ел жадно, но смакуя, позволяя бульону из хинкали стекать по бороде.

– Скучал по родному? – расхохотался хозяин заведения и, даже не спрашивая, поставил перед ним бокал красного вина.

– С этими тофу и авокадо и не наешься толком. Я с ума тут сходил. – Сытость и счастье опьяняли. Хотелось говорить со всеми и обо всем.

– Дело-то не в «наешься» или «не наешься», – добродушно рассуждал хозяин. – Папа мой говорил: «Серго, мальчик мой, еда – это роскошь для бедных».

Сева лукаво прищурился, не отвлекаясь от картошки. Хозяин продолжал стоять перед столиком. Низенький, темный, с карими глазами и открытой улыбкой.

– Вот я тоже не понимал, – пожал он плечами, а потом махнул рукой, цыкнув. Если он даже