— Мама, ты где? — спросила она.

— А ты где? — зловредно спросила я.

— Я-то у тебя, — беспричинно торжествуя, ответила Тамара, —а вот ты где?

— А я у тебя, — торжествуя тоже, ответила я.

— Ты невозможная, Мама! Что ты там делаешь?

— Допрашиваю Даню, — честно призналась я.

— На кой фиг он тебе сдался?

— Тома, в твоей квартире прямо сейчас происходят интересныевещи.

— Зачем тебе моя квартира, когда таких вещей полно и втвоей? — рассердилась Тамара. — Мама, беги скорей сюда. Посмотри, что сталось ствоим портретом. , — О, ужас! — испугалась я. — За этими Марусями исотрясениями я забыла про свой портрет.

* * *

Портрет, точнее то, что осталось от него, лежал на полу.Рама раскололась, полотно треснуло в нескольких местах. Это было очень обидно.

Пока я, заламывая от отчаяния руки, предавалась скорби,Тамарка удивлялась.

— Мама, я тебя не узнаю, — возмущалась она. — Тыневозможная, Мама. Как же ты не заставила Евгения снять портрет? Ведь ребенокже ясно тебе сообщил, что папа вешает маму на стену.

— Он так же ясно сказал, — напомнила я, — что вешает мамупапа на толстый канат.

— Какая разница, Мама? Будто нельзя подпилить и толстый. Тыдолжна была сразу же снять картину, как только приехала домой. Не для этого литы в панике умчалась вчера от меня?

— Да, и для этого, но ты забыла, у меня была Роза.

С этим Пупсом скоро все мы сойдем с ума. А когда Роза ушла,я поехала к Марусе, а потом к компьютерщице, а потом к Ване…

— Мама, ты невозможная! — рассердилась Тамарка. — Как тыможешь стараться для этой неблагодарной коровы? С ней надо порвать раз инавсегда, как это сделала я, о чем ни секунды не жалею. Как просторна стала мояжизнь! Ты только посмотри на нее: буфетчица, шлюха и алкоголичка! Стыдно такихзнакомых иметь, не то что друзей.

Мне стало обидно за Марусю.

— Пьет она не больше тебя, — ответила я. — Что касаетсясексуальной стороны ее жизни, Маруся за пределы нравственности старается невыходить и вряд ли станет изменять мужу, случись ей хоть раз выйти замуж. А то,что Маруся буфетчица, так это не ее стыд, а стыд ее друзей, которые не захотелибедняжке помочь в трудную минуту. Все устроены самым интеллигентным образом.Почему бы тебе не взять ее в свою компанию?

— Боже упаси! — отшатнулась Тамарка. — Что она умеет делать?

— Ты забыла? Она имеет прекрасное образование, философ,кандидат наук. Будет у тебя философствовать, сидеть для престижа компании.

— Времена не те. Для престижа компании сейчас работать надо,а не философствовать. А ее иждивенческая философия всем известна, и руки у неезагребущие.

— А ты злопамятная, — парировала я. — Не можешь проститьМарусе свой парик, в котором ворона свила гнездо. Двадцать лет с тех порпрошло, даже больше, уж пора бы вам помириться. Я-то простила ей шляпу.

Услышав это, Тамарка просто взбесилась.

— Мама, ты невозможная! — завопила она. — Будто дело впарике или в шляпе! Ты прекрасно знаешь, что нет. Будь это не Маруся, а ты, и япростила бы тебе не то чтобы парик, но и…

Тамарка резко осеклась, думаю, из опасения взболтнуть лишнееили переборщить, я же воспользовалась этим и закричала:

— Ты простила бы мне свою шляпу? Трудно поверить в это,особенно сейчас, когда ты даже в критический момент умудрилась подставить подпулю мою.

Прострелили две моих шляпы, а твоей ни одной. Ты не можешьпростить Марусе того, что она единственная из всех нас умудрилась тебяперехитрить.

Тамарка внезапно успокоилась, сложила руки на груди, словнодля молитвы, и воскликнула:

— Господи, Мама, о чем мы говорим? Ты в курсе, что былопокушение на Розу?

— Только что еду от нее, — доложила я.

— Ты же говорила, что едешь от меня, — напомнила Тамарка.

— Да, от тебя, а перед этим была у Розы.

— И что Роза? Как она себя чувствует? Говорят, у неесотрясение мозга?

— Легкое, — успокоила я Тамарку. — Ее тошнит, она лежит, нодовольно бойко разговаривает.

— Роза всегда разговаривает, она и в гробу разговариватьбудет.

— Типун тебе на язык, — рассердилась я. — До этого дело недойдет.

— Ты так думаешь?

— Да, я так думаю.

— Значит, у тебя есть причины, — с каким-то неясным намекомзаметила Тамарка.

Я рассердилась:

— Никаких причин у меня нет, кроме внутреннего голоса. Мневообще кажется, что ни я, ни ты, ни Маруся, ни Тося, ни Юля с Ларисой и уж темболее ни Роза… Короче, никто из нас к этому делу отношения не имеет. Весь этотспектакль со шляпками, стрелами и картинами разыгран для кого-то другого. Мытам всего лишь статисты.

— Это внутренний голос тебе подсказывает? — ехиднопоинтересовалась Тамарка.

— Да, он подсказывает мне. И вообще, хватит об этом болтать,лучше скажи: почему ты считаешь, что на Розу было покушение?

— А разве нет? — удивилась Тамарка.

— Но это же не укладывается в версию с Пупсом.

Мы склонялись к мысли, что эти стрелы, картины и пули вшляпках — его рук дело. Так зачем же Пупсу бить по башке свою Розу в темномподъезде? Он что, более комфортабельного места не нашел?

— Нашел бы, если бы захотел, — подтвердила Тамарка.

— Так почему же ты решила, что это покушение?

Лично я Пупса уже не подозреваю.

— Неужели?

— Да, я склоняюсь к совершенно другой версии, но ты-то обэтом не знала, так почему ты решила, что это покушение?

— Потому что час назад таким же образом была отправлена вбольницу Тося. Ее огрели по голове, — сообщила Тамарка, и мне сделалось дурно.

Сообщение Тамары слишком подействовало на меня. Если Тосюпостигла та же участь, что и Розу, это действительно пугало. Это уже невыглядело как простая случайность. Хотя называть случайностью удар по головеможет лишь тот, кто его не получал.

— Откуда ты знаешь, что покушались на Тосю? — страшноволнуясь, спросила я.

— Юля позвонила, — тоже волнуясь, ответила Тамарка. — Ябросила все дела, как только позвонила Юля, но следом за ней позвонила твоябаба Рая, и я понеслась к тебе.