извинялась за опоздание, глядя в другую сторону. Ее губы дрожали. Платон понял, что ей очень плохо.

— Вот все документы, которые вы просили, — она протянула ему пластиковую папку.

Платон хотел ее взять, но Надя разжала пальцы и папка упала на пол.

— Простите меня, — она присела на корточки.

Но Платон опередил ее и присел на корточки на несколько секунд раньше. Они одновременно схватились за папку. Надя подняла на него глаза, и Платон ужаснулся. В ее взгляде было столько боли, что он вообще не понял, как она приехала на работу.

— Надя, вам нужна помощь, — он не спросил, а констатировал факт.

— Спасибо, справлюсь.

— Послушайте, — он осторожно взял ее за тонкую кисть. — Иногда человеку нужна помощь. Не нужно этого стесняться.

— Я не стесняюсь. Просто и так слишком много людей живут моими проблемами. Не хочу больше никого беспокоить, — она села за компьютер и дала понять, что разговор окончен.

Платон зашел в кабинет. В кармане пиджака зазвонил телефон. На экране высветилось имя его бывшей жены. Платон удивленно поднял бровь и ответил на звонок.

— Надя на работе? — спросила Адель.

— Тебе какая разница? — удивился Платон.

— Она была у меня сейчас. Муж с ней разводится.

— Твой любовник, то есть? — уточнил Платон. — И он, конечно, уходит от нее к тебе?

— В этом ты весь, Платон. Не ужаснулся: «Боже мой, как это?» Ничего не спросил. Но сразу поставил свою обидку на первое место. Да, мой любовник и по совместительству муж Нади разводится с ней. Он хочет забрать у нее ребенка.

Платон побледнел.

— Зачем ему это нужно?

— Потому что она, по его мнению, виновата в болезни этого самого ребёнка. Поэтому Димон не хочет мальчика с ней оставлять. Она сейчас у меня была. И у нее случился нервный срыв. С глюками. Я очень испугалась. Не похожа она на человека с тонкой душевной организацией и видениями.

— Ты ее не знаешь, Адель.

— Ты тоже, Платон. Я ее с подоконника сняла. Она там кого-то пинала ногой и чуть не вывалилась. Поэтому если ты хочешь, чтобы она и дальше была твоей музой, то подними задницу и сделай что-нибудь.

— А почему ты так о ней беспокоишься? Ты ведь никогда и ничего не делаешь просто так, Адель.

— Не делаю. Для мужиков — точно нет. Потому что вы, мужики, даже понятия не имеете, что мы чувствуем. Это не жалость, нет. Это жажда мести. Чем лучше нам, женщинам, тем хуже вам, мужикам.

— Ты меня пугаешь, Адель. Не припомню, чтобы бы ты была феминисткой и мужененавистницей.

— Я сама себя боюсь. Просто представила: вот если бы я была на ее месте, то вцепилась бы в рожу разлучнице. А Надя на выставке мне волосы держала, когда меня тошнило, и домой отвезла. Какая-то она особенная. И глаза такие… — она замолчала, подбирая слова, — вроде, как у побитой собаки. Но где-то внутри еще жива надежда и вера в чудо. Как у Майринка, помнишь?

— Девочка, которая ждала чуда?

— Да.

Платон улыбнулся. Адель была права. Как всегда, смотрела в точку. Они оба очень любили этот персонаж из романа Густава Майринка «Голем». Мириам — еврейская девочка из бедной семьи, которая каждый день покупала ровно одну булку у пекаря. И делила ее с отцом. Она мечтала, чтобы хотя бы один раз в булке оказалась золотая монета. И вот чудо свершилось. Правда, не от бога. А от пекаря, который случайно об этом узнал, и положил монету в булку. Так и Надя. Избитая жизнью, затравленная, поникшая, она все равно верила в чудо. И в то, что доброта спасет мир. И ее вера сама по себе была чудом.

— Стань для нее этим пекарем, Платон, — тихо сказала Адель. — Это будет твоим самым лучшим творением.

Платон положил телефон на стол и вышел из кабинета. Надя сидела за столом, закрыв лицо руками. Он подошел к ней, взял за руки, отнял их от лица и сказал:

— Мне звонила Адель. Я всё знаю. Никто не заберет у вас Сергея. Я не позволю. Вы — самая лучшая мама на свете.

— Вы ничего не знаете, — заплакала она. — Совсем ничего.

— А вы расскажите.

— Не могу. Не могу! — она вскочила из-за стола. — Это я виновата в том, что случилось с Сережей. — Я! Я! Я!

Платон отшвырнул в сторону стул, который стоял на дороге, шагнул к ней, обнял и прижал ее голову к груди.

— Я не смогу помочь, если не буду знать всей правды. Иногда со стороны виднее. Расскажите мне, Надя. Не бойтесь просить помощи. Это не стыдно. Стыдно не доверять людям, которые рядом с вами. Это обижает, понимаете?

— Хорошо, расскажу, — всхлипнула она. — Но если после этого вы начнете меня презирать, то я возражать не стану. Потому что заслужила презрение.

Платон молча увлек ее в свой кабинет и усадил на диван. Сел рядом с ней и приготовился слушать.

— Сереже было тогда четыре годика, — медленно начала Надя. — Мы с Димой отдали его в садик. Потому что я полдня работала в ателье. Как раз до обеда. А после обеда забирала его и вела домой. В тот жуткий день я себя плохо чувствовала. Но все равно Сережу отвела в садик, а сама пошла на работу. Боялась, что уволят. Единственное в городе ателье. На мое место было полно желающих. И еще начальница очень жесткая. Через час мне позвонила воспитательница и сообщила, что у Сережи температура и кашель. Меня саму уже тоже окончательно развезло. Я все-таки отпросилась с работы и пошла за Сережей. Еле дошла. Там вроде и недалеко. Но когда температура и качает из стороны в сторону, то любое расстояние увеличивается в два раза.

— Почему такси не взяли? — осторожно спросил Платон. — Или мужу не позвонили?

— На такси денег жалко, — всхлипнула она. — Мы хотели дом ремонтировать. Он Диме от покойной бабушки достался. Развалюха совсем. Полы перекрывать нужно было, всё укреплять, лестницу на второй этаж менять — она качаться уже начала и перила совсем прогнили. Каждую копейку мы с Димой тогда берегли. А главное: забор. Он весь завалился и Дима его убрал. Дом был не огорожен, и мы очень боялись, чтобы Сереженька не выбежал на улицу. Наш дом прямо рядом с дорогой стоял. Дима как раз в тот день поехал за стройматериалами в район и хотел сразу забор ставить. Договорился с друзьями, чтобы помогли. После обеда они как раз и должны были прийти. Поэтому я не позвонила мужу. Знала, что его