скрывать. А я хорошо знаю: как это тяжело — справляться с чувствами. Платон вдруг продекламировал:

И в пролет не брошусь,

и не выпью яда,

и курок не смогу над виском нажать.

Надо мною,

кроме твоего взгляда,

не властно лезвие ни одного ножа.

Завтра забудешь,

что тебя короновал,

что душу цветущую любовью выжег,

и суетных дней взметенный карнавал

растреплет страницы моих книжек.

— Как это красиво! — восхитилась я, осмелившись поднять на него взгляд. Платон уже взял себя в руки и сказал с обычной любезной улыбкой:

— Это Маяковский, стихотворение «Лилечка». Знаете, моя мама обожала русскую лирику начала прошлого века. Всем детям читают сказки, когда укладывают спать. А мне мама читала стихи Ахматовой, Цветаевой, Маяковского, Блока.

— Наверное, она была замечательная! Так много вам дала, Платон!

— Да, много. Жаль, что недолго. Знаете, как она меня называла? Мой сыночек.

Я вздрогнула. Ведь именно так я всегда называю Сережу.

— Отец очень злился, — Платон задумчиво гладил пустой бокал. — Он был жестким и непримиримым человеком. Говорил, что это дурной тон так называть ребенка старше трех лет. А мама, нахмурив брови, отвечала ему: «Боже мой, вы невыносимо скучны, как гаммы!» Была у нее такая привычка: обращаться к мужу на «вы», когда она на него злилась.

— Как в старинных романах, — улыбнулась я.

— Да, она вообще была не от века сего и не от мира сего. К сожалению.

— И когда вы стали взрослым, она вас по-прежнему называла сыночком?

— Она не увидела меня взрослым, — Платон побледнел и прикусил губу.

Мы молчали. Я не осмеливалась спросить, что с ней случилось. А он задумчиво глядел на воду.

— Она была больна? — спросил Сережа, оторвавшись от альбома, в котором он увлеченно делал наброски.

— Она была неизлечимо больна жизнью, — тихо ответил Платон. — Невыносимой легкостью бытия — как она сама это называла. Поэтому ушла из жизни по своей воле. Мне тогда было столько, сколько тебе сейчас. Она оставила записку: «В моей смерти прошу винить невыносимую легкость бытия»

— Боже мой! — прошептала я, не удержавшись.

— Она была такая красивая, как твоя мама, Сергей. И всегда говорила, что когда я стану известным художником, то перевезу ее в Венецию. Я буду рисовать, а она красиво стареть рядом, — горько усмехнулся Платон.

Мне показалось, что в его глазах блеснули слезы.

— Вам без нее плохо, — не спросил, а констатировал факт Сережа.

И вдруг взял Платона за руку. Я остолбенела. Сережа никогда никого не брал за руку, кроме меня. Это очень обижало Диму, что сын к нему не прикасается и не дает прикоснуться к себе. Он страшно злился из-за этого.

Платон молча кивнул.

— Что такое невыносимая легкость бытия? — спросил Сережа.

— Это был такой знаменитый роман писателя Милана Кундеры. А фраза означает, что вся наша жизнь абсурдна и состоит из случайностей. И совсем неважно, что и кого мы выбираем. Все равно жизнь решит по-своему. В этом ее лёгкость: мы ни за что не отвечаем. Поэтому нам не нужно задумываться. Но если мы все же решаем подумать, то все наши поступки и вообще вся жизнь становятся неправильными, не такими, как нужно. И эта легкость бытия становится невыносимой. Вот тебе и абсурд. Когда мой отец сделал маме предложение, она с легкостью согласилась. Ведь он был блестящим молодым человеком из порядочной семьи, которая дружила с семьей мамы. Наверняка, можно было разузнать, что в той семье не все так гладко. И что изнутри не так красиво, как снаружи. Но мама об этом не подумала. А потом отец начал тиранить ее и меня. И она поняла, что совершила ошибку. И что у нее нет сил исправить эту ошибку. И тогда легкость того ее решения выйти замуж за отца стала невыносимой.

Мы замолчали, каждый думая о своем. Я едва сдерживала слезы. История его мамы так напоминала мою! Я тоже вышла замуж за Диму с лёгкостью. И теперь расплачиваюсь за это. Но так живут все женщины, которым не повезло в замужестве. Ведь мы выходим замуж, не зная, кто наш муж. Это невозможно предугадать. И жизнь наша становится невыносимой.

Задумавшись, я смотрела на всех этих людей в масках и не понимала: почему люди так любят карнавалы, как будто это что-то особенное? Мы и так все время на карнавале. Мы носим маски, скрывая чувства и боль, выдавая себя за других людей. Притворяемся, что все в порядке в семье и в жизни. А за масками — пустота. Дырки вместо глаз, как разбитое зеркало искореженной души. Под роскошными плащами — лохмотья. Сусальное золото поверх грязи, которой заляпана наша жизнь. Наша невыносимая легкость бытия.

Платон

Они вышли из ресторана. Протискиваясь через хохочущую толпу, пошли бродить по узким улицам Венеции. Платон искал тот самый магазин, в котором не раз покупал интересные и необычные костюмы. А главное: возле которого его ждали, как и было уговорено заранее.

Перейдя горбатый мостик на Гранд-канале, они нырнули в переулок. Платон остановился возле живописного магазинчика, витрина которого была увешана костюмами и масками.

— Предлагаю купить костюмы, — Платон толкнул дверь магазинчика.

— Я — за! — обрадовался Сережа.

— Мне не нужно, — поспешно сказала Надя. — Я лучше в своем.

— Не отрывайтесь от коллектива, Надя, — серьезно возразил Платон и добавил шепотом: — Мне будет неловко в костюме, если вы будете в обычной одежде.

— Так не покупайте, — тоже шёпотом ответила Надя.

— А если у меня мечта всей жизни нарядиться пиратом Карибского моря?

— А не Карлсоном? — уточнила она.

— А что похож? — с надеждой спросил Платон.

— Нет, — честно призналась она. — Давайте уже лучше пиратом. С вашим ростом штаны на одной лямке и моторчик будут смотреться… эээ… слишком смело.

— Уговорили, — кивнул Платон.

Сережа перебирал костюмы. Надя, улыбаясь, помогала ему. Платон подошел к хозяину и шепнул ему что-то на ухо. Тот расплылся в улыбке, кивнул, нырнул в подсобку и вынырнул оттуда, держа костюм Ведьмака на серебристой вешалке.

— Ты не это случайно ищешь, Сергей? — спросил Платон.

Сережа обернулся и его глаза вспыхнули от восторга.

— Ведьмак, — прошептал он.

— В полном комплекте, — уточнил Платон, — два меча, парик и даже полумаска со шрамами.

Сережа схватил костюм и ушел за ширму переодеваться.

— Теперь вы, Надя, — Платон осмотрел женские костюмы.

— Мне что-нибудь попроще, — взмолилась Надя.

— Только для синьорины особенное платье, — сказал хозяин лавки на ломаном английском и снял со стены роскошное платье: серебряный лиф на