Платон деликатно кашлянул и погладил ее по руке. Надя встрепенулась и продолжила:

— Ну вот, пошла я за Сережей. Погода ужасная. Снег валит. За день до того плюсовая температура была, а ночью заморозки ударили. Под снегом — лед. Я пока дошла — раза два упала. Добралась с трудом до садика, забрала сыночка и пошли мы домой. Еле добрели, хотя до садика близко было. Минут пятнадцать ходьбы. Дома я сразу чай с малиной заварила. Мы лекарства приняли, чаю напились и легли в зале на диван. Лежим, за окном вьюга, а мы под пледом в обнимку. Сережа мультики смотрел в полглаза. А я — на него. Так хорошо нам было! Уютно так! — она закрыла лицо руками и зарыдала.

Платон, как истукан, сидел рядом. Он никогда не умел правильно реагировать на женские слезы. Да и кто знает, как правильно? Одной рукой Платон осторожно обнял ее за плечи. Она вдруг прижалась лицом к его груди, продолжая плакать. Ее узкие и хрупкие плечи судорожно вздрагивали. Платон поцеловал ее в макушку и прошептал:

— Я здесь, с вами. Надя, пожалуйста, не плачьте!

— Извините! — она отстранилась от него.

Платон вскочил, взял со стола бумажные салфетки, протянул ей и снова сел рядом. Надя вытерла лицо и, запинаясь, продолжила:

— Разморенные теплом и чаем с малиной, мы задремали. В обнимку, под пледом. Проснулась я от дикого вопля там, за окном. Сережи не было в комнате. Я вскочила, заметалась, ища его. И спросонья, а также из-за высокой температуры даже не сообразила, что эти вопли снаружи как-то связаны с моим сыночком. Пока не увидела открытую дверь. И не поняла: как такое может быть? Ведь точно помнила, что заперла ее. Я выскочила на улицу. А там… там… Сереженька под колесами машины, — она завыла в голос.

Платон схватил ее и прижал к себе.

— И водитель… испуганный такой… весь трясется и орет: «Не виноват я. Не видел его. Он под колеса прямо бросился! Не успел я тормознуть. Да и никто бы не успел». Я к Сереженьке подошла, а у него глазки закрыты. Он весь в крови и не дышит. Совсем, понимаете? И ножки… ножки… господи! — она судорожно всхлипнула, и Платон еще крепче прижал ее к себе. — Ножки так вывернуты у него, как у поломанной к…к…куклы, — она начала запинаться, пытаясь справиться с рыданиями.

— Всё хорошо, всё хорошо, — шептал Платон, целуя ее в висок. — Всё позади, всё закончилось.

— Потом скорая приехала. Нас с ним забрали в больницу. Я плохо это все помню. Помню только, как Дима приехал в больницу. Сел рядом со мной в коридоре — в реанимацию нас, конечно, не пустили. Глаза у него страшные были, аж белые. Он меня за руку взял, наклонился ко мне и прошипел: «Никогда тебя не прощу! Тебе и нужно было всего лишь, мать твою, двери закрывать. А ты даже этого не можешь!» А я ведь точно помню, что заперла эту чертову дверь! Потому что дверь запиралась на ключ изнутри. Я этот ключ из замка вытащила и положила в карман теплой вязаной кофты. И в этой кофте потом легла спать. А когда сидела перед дверью в реанимацию, то еще сунула руку в карман. Платок искала. А ключ там и был. Я Диме ключ показала и говорю: «Ну вот он. Как же Сереженька дверь мог открыть, если ключ у меня в кармане?»

— А муж что? — шепотом спросил Платон.

— А он мне так зло бросил: «Идиотка! Ключ-то в кармане, ты его туда сунула, а дверь-то и не заперла. Лучше бы ты мозги сунула в свою пустую башку!» А потом размахнулся и влепил мне пощечину. Да такую, что я со стула упала. Ключ отобрал и в карман к себе положил. К нему сразу медбратья бросились, врачи, забрали куда-то. А мне всё равно было. Пусть бы убил. И так моя жизнь закончилась. Пять часов сыночка моего оперировали. Потом врач вышел и сказал: «В рубашке родился. Жить будет. Как жить — это уже другой вопрос», — она замолчала.

— И вы сразу после этого переехали в Москву? — осмелился спросить Платон.

— Да, — кивнула она. — Дима этот дом за копейки кому-то продал. Но и эти копейки нам очень пригодились. Как только Сережу выписали из больницы, мы в Москву переехали. Здесь же всё: врачи, клиники, центры реабилитации. Потом за границу начали сыночка вывозить, когда Дима на ноги встал и начал деньги зарабатывать. Германия, Израиль. Операции, операции, реабилитации, разные методики. Господи, куда мы только не бросались!

— И муж вас все время обвинял в том, что случилось? — осторожно спросил Платон.

— А как не обвинять? — пожала плечами она. — Наверное, мне тогда из-за температуры показалось, что я закрыла эту чертову дверь. Так что мой муж прав: я — никчемная мать.

— Вы — самая лучшая мать на свете, — тихо сказал Платон. — Любая могла быть на вашем месте. Никто не застрахован от ошибок и болезней.

— Не нужно меня успокаивать. И жалеть тоже. Я этого не заслужила, — она встала и вышла, тихо закрыв за собой дверь.

Платон прошелся по кабинету. Что-то здесь не складывалось. Он никак не мог ухватить, что именно. Но интуитивно чуял: там было что-то еще. То ли Надя не всё рассказала, то ли она всего не знает.

Он подошел к дивану, отодвинул картину, висящую над ним. Набрал цифровой код на двери сейфа и взял толстую пачку долларов и евро. Положил ее в бумажный конверт, накинул пальто и вышел из кабинета.

— Мне нужно уехать на пару часов, — Платон направился к двери, но остановился. — Надя, скажите, пожалуйста, а этот ключ… вы его потом видели? Дима вам его отдал?

— Он не понадобился больше, — покачала головой она. — Дима в тот же день поменял замок на двери. Врезал новый. Такой, что снаружи открывается, естественно, ключом, а изнутри такая штучка в двери торчит. Забыла, как называется.

— Замок-бабочка? — подсказал Платон.

— Да, точно, замок-бабочка. И еще щеколду на дверь установил. На самом верху. Я и то с трудом дотягивалась.

Платон сел в машину и завел мотор. Вот что было не так: ключ. Почему этот гопник сразу отнял у нее ключ и в тот же день сменил замок? У него сын в реанимации, а он замки меняет. Зная, что ребёнок из больницы еще долго не выйдет. И еще и замок-бабочку поставил. Чтобы его открыть и ключ