был вторым после Сталина человеком в Советском Союзе. К иностранным делам он подходил не только с подозрением, но и с той педантичной внимательностью к выбору слов, которая отличала большевиков в их внутренних распрях. Нет никаких сомнений, что он считал эти вопросы крайне серьезным делом. Не вызывает сомнений и основной мотив советской политики: желание, чтобы Россию оставили в покое. Правительство осознавало собственную слабость, опасалось враждебной коалиции капиталистических государств, стремилось к продолжению экономического роста. Советское правительство, как и британское, хотело мира. Расходились они лишь в том, как этот мир сохранить. Советские лидеры не верили, что Гитлера можно умиротворить уступками; они считали, что остановить его можно только убедительной демонстрацией единства антигерманской коалиции.

Были тут и другие причины для расхождений. Несмотря на то что советские руководители, в отличие от Гитлера, не чувствовали жгучего желания разрушить сложившееся положение вещей, ни любви к нему, ни энтузиазма по его поводу они не испытывали; предложение приложить усилия для его сохранения впервые заставило их осознать, как сильно оно им не нравится. Они вообще не хотели ничего делать, но если бы они и взаправду взялись за дело – особенно если бы они вступили в войну, – то уж точно не для того, чтобы защитить итоги Рижского и Брестского договоров. Советская Россия хотела бы вернуться в мировую политику только в качестве великой державы, равной Великобритании и доминирующей в Восточной Европе. Кроме того, стороны расходились в оценке сил друг друга. Британцы полагали, что в случае войны с Германией Советская Россия потерпит сокрушительное поражение. Поэтому они были почти настолько же заинтересованы в предотвращении войны между Германией и Советской Россией, как и в предотвращении войны между Германией и Великобританией. Русские исходили из того, что Великобритания и Франция смогут удержать свои оборонительные рубежи и тогда война на западе взаимно истощит обе стороны. Таким образом, если всеобщего мира добиться не удавалось, русские могли рискнуть и поставить на войну, а британцы – нет. Если бы британцам не удалось умиротворить Гитлера, им пришлось бы ему противостоять; зато русские в таком случае были вольны выбирать между войной и миром – или так им казалось. Советская свобода выбора сохранялась и в более формальном смысле. Заключив союз с Польшей, Британия уже взяла на себя обязательство сопротивляться. Русских же нужно было в этом убеждать, и вряд ли их могла убедить высокомерная рассеянность британцев, не говоря уже о том упрямстве, с которым поляки отказывались даже думать о советской помощи. При перечислении всех этих разногласий кажется, что переговоры были обречены с самого первого дня. Похоже, однако, что ни одна из сторон не осознавала этого ни в их начале, ни, быть может, до самого конца. Русские полагали, что западные державы отчаянно желают их помощи, как это, собственно, и должно было быть. Британцы твердо рассчитывали на идеологическую несовместимость фашизма и коммунизма, полагая, будто советскому правительству можно польстить любым намеком на внимание.

Рисунок расхождений определился изначально. Сразу же после оккупации немцами Праги советское правительство предложило провести конференцию мирных держав. Британцы отклонили эту идею как «преждевременную» – любимое их словечко. Вместо этого они принялись раздавать гарантии государствам, которым якобы угрожала опасность. Этим бы британское правительство и удовольствовалось, если бы его оставили в покое. Но в покое его не оставили. Его подвергали нападкам в палате общин. Его переполошили известием, что Франция хочет заключить с Советской Россией пакт о взаимопомощи. Это был французский ответ на британское поведение в вопросе о гарантиях Польше. Британцам угрожала опасность против воли быть втянутыми в союз с Советской Россией, подобно тому как французы, вопреки их воле, были вынуждены гарантировать независимость Польши. Чтобы оградить себя от этой опасности, британцам пришлось проявить инициативу: переговоры с Советской Россией во многом были направлены на предотвращение прямого союза, к которому стремились французы. 15 апреля британское правительство нехотя обратилось к Москве: оно хотело получить заверения, что в случае нападения на кого-либо из соседей России «помощь советского правительства, если она будет желательна, будет оказана таким образом, какой будет признан наиболее удобным». Здесь несколько в иных формулировках изложен тот же принцип односторонности из Чехословацко-советского пакта, который в 1938 г. сковывал действия советского руководства. Тогда Советская Россия могла действовать только в том случае, если первой в дело вступит Франция; теперь же она должна была действовать только в том случае, если Польша, Румыния или какая-нибудь из прибалтийских стран соблаговолит попросить о помощи. Если в 1938 г. СССР, возможно, рад был предлогу ничего не предпринимать, то спустя полгода его отношение поменялось{42}. По мере обрушения «санитарного кордона» советские лидеры начали ощущать себя на переднем краю конфликта. Их не заботило сохранение Польши или моральное превосходство перед Гитлером. Они хотели заручиться конкретной и однозначной военной поддержкой западных держав на случай нападения Гитлера на Россию – либо через Польшу, либо более прямым путем.

17 апреля Литвинов представил встречное предложение: заключить пакт о взаимопомощи между Англией, Францией и Советским Союзом на срок от пяти до десяти лет, который, более того, должен предусматривать «всяческую, в том числе и военную, помощь восточноевропейским государствам, расположенным между Балтийским и Черным морями и граничащим с СССР, в случае агрессии против этих государств»{43}. В глазах британцев предложение советского правительства помогать Польше без предварительного приглашения уже никуда не годилось; предложение оказывать помощь прибалтийским государствам было еще хуже. Британцы считали, что русские просто пытаются исподволь реализовать свои «имперские» устремления; с тех пор это обвинение повторялось регулярно. Однако в Москве в самом деле испытывали неподдельную тревогу в отношении этих государств. Русские опасались атаки Германии на Ленинград, и, учитывая военно-морское превосходство Германии на Балтике, оно было вполне вероятным. Поэтому они хотели укрепить свои военные позиции на суше благодаря контролю над прибалтийскими государствами. Прекрасно понимая, что эти государства, если их прижать к стенке, предпочтут не Россию, а Германию, они оговаривали, что советская «помощь» должна оказываться без приглашения. Такое пренебрежение независимостью малых государств, несомненно, можно назвать беспринципным, но – с учетом того что Советская Россия вставала на враждебную Германии позицию – оно проистекало из вполне реальных опасений. Великобритания ранее гарантировала безопасность Польши и Румынии; следовательно, решив сдержать свое обещание, она в случае нападения Германии на Советскую Россию через какую-нибудь из этих стран должна была вступить в войну. В отношении прибалтийских стран у Великобритании не было никаких обязательств; воспользовавшись этой лазейкой, Германия могла напасть на Советскую Россию при сохранении нейтралитета западных держав. Отказ Великобритании от этого предложения убедил советских руководителей в обоснованности их подозрений. И они были правы. Британцы с искренним уважением относились к независимости малых государств. Более того, в случае Бельгии это уважение довело Британию вместе с Францией до стратегической катастрофы мая 1940 г. Тем не менее отказ британцев в первую очередь связан с их нежеланием оставлять решение вопроса о войне и мире за СССР. Такое решение можно было отдать на откуп полякам или странам Прибалтики, но советскому правительству – ни за что. «Правительство Его Величества может быть втянуто в войну не ради сохранения малого европейского государства, но ради поддержки Советского Союза в войне с Германией. По этому вопросу общественное мнение в стране… может разделиться»{44}. Этого-то русские и боялись. Чем настойчивей отстаивали британцы независимость прибалтийских государств, тем настойчивей русские выступали против; чем настойчивей русские выступали против, тем сильнее укреплялись в своих подозрениях британцы. Договориться по этому вопросу так и не удалось; именно на нем и сорвались переговоры. Не то чтобы он был так важен сам по себе, но в нем отразилось фундаментальное расхождение между двумя сторонами. Британцам был нужен пакт, который защищал бы других и таким образом сдерживал бы Гитлера, не дав тому развязать войну. Русским был нужен союз, который защищал бы их самих.

Получив ответ Литвинова, британцы суетились две недели. Они поинтересовались у Польши и Румынии, какое соглашение эти две страны позволят им заключить с Советской Россией.