— Сказать что?

— Все, что думаешь. Например, почему я это сделал, и что этобыло бессмысленно и глупо.

— Я знаю, почему ты это сделал. И уверена, что ты самзнаешь, как это было бессмысленно и глупо. — Без приглашения она забралась вего карт.

Камерон загрузил туда инструменты и сел за руль.

— Ладно, доктор Фрейд, и почему же я это сделал? — спросилон, ведя машину по направлению к компостной куче.

— Потому что твои родители умерли, и это сводит тебя с ума.

Этого было достаточно. Он сильно нажал на педаль тормоза, иБекки выбросила вперед руки, чтобы удержаться на месте. Ее уязвимость ещесильнее разозлила его.

— Какого черта ты решила, будто что-то знаешь об этом? Тывообще ничего обо мне не знаешь. С чего ты взяла, что способна понять, почему ятакой неудачник?

Бекки отшатнулась, испуганная его внезапной вспышкой, нопродолжала смотреть ему прямо в глаза. Потом осторожно, не спеша, выбралась изкарта.

— Потому, — сказала она, — что я чувствовала себя так же,когда умерла моя мама.

«О, черт! — подумал он. — Черт, черт, черт!». Этого Камеронникак не ожидал.

— Залезай обратно в карт.

Бекки медленно шла вперед, повесив голову.

Он подъехал поближе.

— Пожалуйста. Пожалуйста, Бекки.

Что ее остановило — его «пожалуйста» или то, что он в первыйраз назвал ее по имени? Она смотрела на него, и золотистые лучи вечернегосолнца озаряли ее лицо. «А она не такая уж уродина», — подумал Камерон,вспоминая дурацкий хит-парад, который они с друзьями записывали мелом на дверираздевалки. Бекки Пилчук всегда была в последних рядах. Сейчас он знал — делобыло в том, что никто из них никогда по-настоящему не видел ее. В глаза имбросалась лишь мешковатая одежда и очки.

Бекки снова села рядом с ним и смотрела прямо перед собой.

— Я знаю, ты думаешь, что я уродина, но кое-что я понимаюгораздо лучше других.

— Я не думаю... — Камерон запнулся. Зачем врать этойдевчонке? Она не сделала ему ничего плохого, просто пыталась подружиться с ним,а он относился к ней пренебрежительно только потому, что так же относились ивсе остальные.

— Ладно, может, я когда-то и думал, что ты уродина. Но ведьи ты наверняка считала меня... ну, не знаю. Придурком или хвастуном.

— Или грубияном.

— Пусть так. В любом случае, извини. Я не дал себе трудаузнать тебя получше, а мне стоило это сделать.

Бекки посмотрела на него — солнечные блики играли на ееволосах.

— Еще не поздно, — сказала она.

— Расскажи мне о твоей маме.

Она сложила руки на коленях.

— Это не было внезапно, как у тебя. Она болела целый год. Ятогда была в средних классах. А потом мама умерла, и сейчас я так скучаю поней, что иногда у меня все болит внутри. И хуже всего то, что я не могуизбавиться от этой боли. Я так сильно любила маму! Даже когда была в седьмомклассе и отвратительно вела себя с ней. Я любила ее... не знаю, как... этоневозможно описать, понимаешь?

Камерон кивнул. Он знал. Каждую ночь он лежал в кровати,молясь о том, чтобы и родители знали тоже.

— Есть еще кое-что. — Камерон желал и страшился произнестиэто вслух. — Последнее, что я сказал отцу, — «пошел ты...» — Ну вот. Словасказаны. А ведь он не говорил об этом даже с доктором Саш.

— Облом, — отозвалась Бекки.

— Облом? Я рассказываю тебе такие вещи, а ты говоришь, чтоэто облом?

— Все говорят «пошел ты» своим родителям. Не ты придумал этуфразу. Иногда я ужасно вела себя с мамой, даже понимая, как она больна. Но явсе равно любила ее, и она это знала, и твой папа тоже знал.

«Знал ли?» — подумал Камерон. Вспоминая время, когда они сотцом были вместе, он внезапно понял, что в эти моменты оба были счастливы.

— А теперь, когда ее нет, — продолжила Бекки, — куда мнедеть всю эту любовь? Куда? Кого я могу любить так, как любила маму? Эта любовьвсе еще во мне, но сейчас ей некуда выйти. — Она сняла очки и посмотрела наКамерона. — Глупо, да?

— Нет, это звучит более осмысленно, чем все, что говорилимне другие люди.

— Еще пять минут, — упрашивал Шон. — Пожалуйста, только пятьминут.

— Нет. — Эшли стояла у его кровати, держась за край матраца.— Вставай!

— Кстати, кто помог тебе вылезти из кроватки?

— Вставай.

Лежавшая рядом с ним Мора вздохнула и потянулась, непроснувшись до конца. Шон взглянул на часы — 7:00. Будний день.

— Ну ладно, — буркнул он. — Встаю. — Теперь Шон спал вбрюках от пижамы, но без верха. Живя в одном доме с маленькими детьми, онбыстро отучился спать как раньше, голышом. — Наверняка ты насквозь мокрая, да?

Эшли лукаво улыбнулась.

Шон посмотрел на Мору. Возможно, она только притворяласьспящей. Мора отнюдь не горела желанием менять подгузники.

— Пойдем. — Он взял Эшли на руки и понес переодевать. Такпроисходило каждое утро. Малышка прежде всего. Неважно, хотелось ли ему вуборную или нужно было почистить зубы. Только после того, как Эшли усаживаласьсмотреть мультфильмы и есть свои любимые хлопья под ненадежным присмотромЧарли, Шон мог заняться собой. Перепрыгивая через две ступеньки, он побежалнаверх, в ванную, рассчитывая потом на короткую близость с Морой. Когда Шончистил зубы, снизу донесся взрыв плача. Он уже различал, когда Эшли плачет,капризничая, и когда — от боли. Сейчас она плакала от боли. Он нашел обеихдевочек в кухне.

— Что случилось? — спросил Шон у Чарли, подхватывая Эшли наруки.

— Она упала. Пыталась достать со стола еще хлопьев и упалапрямо на попу.

— А ты куда смотрела? — Едва произнеся эти слова, Шонраскаялся. — Прости, детка. — Он покачивал малышку на руках. — Я не должен былоставлять ее с тобой.

— Она устроила лестницу из ящиков, видишь? — Чарли показалана кухонный шкафчик с выдвинутыми ящиками. — Мама всегда говорила, что Эшли унас умна не по годам.

Охваченный чувством вины, Шон снова потащился наверх. Послетого, что Лили рассказала ему о трагедии в ее семье, он должен лучшеприсматривать за малышкой.

— Я теперь даже пописать не могу спокойно, — пробормоталШон.

Эшли все еще всхлипывала, когда он посадил ее на кроватьрядом с Морой. Мора повернулась и одарила девочку сонной улыбкой.

— Что такое, мой цыпленочек? — спросила она.

— Она упала, — ответил Шон. — Вряд ли она сильно ударилась,но все-таки, может, проверишь?