Лидия пока не объявлялась. Да, конечно, у нее еще не быловыходных, но ведь ее предуведомили, что поездка в Фатиму будет недолгой — тудаи обратно — но ведь ей известно, что в святилище Рикардо Рейс мог повстречатьМарсенду, так что хотя бы для того, чтобы узнать, как здоровье подруги инаперсницы, поправилась ли она, исцелилась ли ее рука, можно было бы, заполчаса обернувшись, сбегать на Санта-Катарину и вернуться в отель, а еще проще— на площадь Камоэнса, это еще ближе, извиняюсь, сеньор доктор, что отрываю васот работы, просто хотела спросить, что там слышно у барышни Марсенды,поправилась ли она, исцелилась ли ее рука. Нет, не пришла, не спросила,напрасно, значит, поцеловал ее Рикардо Рейс, не потревожив, впрочем, пламенисвоих чувств, быть может, она решила, что этим поцелуем ее подкупают, еслиподобные мысли приходят в голову представителям низших сословий, как в данномслучае. Рикардо Рейс, выйдя пообедать, а потом — поужинать, пребывает водиночестве, видит в окно реку и дали Монтижо, каменную глыбу Адамастора,пунктуальных стариков, пальмы, спускается в сад, прочитывает страничку-две вкнижке, спать укладывается рано, думает о Фернандо Пессоа, который уже умер, обАлберто Каэйро, подававшем такие надежды и скончавшемся во цвете лет, об Алвароде Кампосе, который уехал в Глазго, по крайней мере, известив об этомтелеграммой, и, по всей видимости, там и останется, будет строить корабли доконца жизни или до пенсии, время от времени ходит в кинематограф на «Хлеб нашнасущный» с Кингом Видором или на «Тридцать девять ступеней» с Робером Дона иМадлен Карроль и уступает искушению отправиться в «Сент-Луис» поглядеть стереофильм,прихватив домой на память специальные очки, помогающие получить трехмерноеизображение — целлулоидные, с одной стороны зеленые, с другой — красные,поэтический инструмент эти очки: есть на свете такое, чего невооруженным глазомувидеть нельзя.

Поскольку принято считать, что время не стоит на месте, чтонет силы, способной застопорить его безостановочный ход, поскольку так частозвучат и повторяются эти вот неизменные формулы, то многих начинает бесить тамедлительность, с которой двадцать четыре часа образовывают сутки, нет, вытолько представьте себе, а потом, когда сутки истекут, выяснится, что ничего ине было, и следующий день будет точно таким же, и как славно было быперескочить через череду бесполезных недель, чтобы прожить хоть час полной инастоящей жизни, хоть одну ослепительную минуту, если, конечно, ослеплениеможет быть столь долгим. Рикардо Рейс подумывает о возвращении в Бразилию.Смерть Фернандо Пессоа показалась ему в свое время достаточно веской причинойпересечь Атлантику, после шестнадцатилетнего отсутствия вновь оказаться вродной стране, практиковать, сочинять время от времени стихи, стареть, визвестной степени занимая место того, кто умер, пусть даже никто и не замечалэту замену. Теперь его одолевают сомнения. Эта страна — не его, а может быть, ивообще ничья, история ее вверена Господу Богу и Пресвятой Деве, этомоментальный портрет, на котором черты расплываются, а объемного изображения неполучишь даже с помощью целлулоидных очков. Фернандо Пессоа — или то, чему ондал это имя, тень, дух, призрак, не утерявший, впрочем, способности говорить,слышать, понимать, разучившийся, правда, читать — Фернандо Пессоа появляетсявремя от времени, чтобы отпустить ироническое замечание, благосклонноусмехнуться, и снова исчезает, ради него плыть через океан не стоило, он — натом свете, хоть в равной степени пребывает и на этом, какой смысл ни вкладывайв это выражение, любой будет приблизителен, все — фигуральны. Марсенды несуществует, она живет в Коимбре на неведомой улочке, один за другим тратитотмеренные миги бытия, не находя исцеления. Если хватило отваги, она, бытьможет, спрятала письма Рикардо Рейса где-нибудь на чердаке или в чулане, или заобивкой дивана, или в потайном ящике, служившем для тех же целей еще покойнойматушке, или — небезвозмездно — в сундучке доверенной служанки, благонеграмотная, и, быть может, изредка перечитывает их, как перебирают в памятиподробности сна, который не хотят позабыть, перебирают, не понимая, что ничегообщего нет между сном и воспоминанием о нем. Лидия придет завтра — она всегдаприходит, когда у нее отгул, но Лидия — это горничная Анны Карениной, онапредназначена для уборки квартиры и для заполнения кое-каких пустот, и этамалость по иронии судьбы заполняет все, что может быть заполнено в этомвакууме, а для прочего, если верить тому, что думает Рикардо Рейс о самом себе,и всей Вселенной не хватит. С первого июня он остается без работы, сновапридется обходить поликлиники в поисках постоянного места или временнооткрывшейся вакансии — и всего лишь для того, чтобы не так томительно тянулисьдни, отнюдь не для денег, деньги еще есть, еще целая нетронутая пачкабританских фунтов, не считая тех, которые он не успел снять со счета вбразильском банке. Того и другого вполне хватит, чтобы открыть собственнуюклинику и, радикально изменив круг пациентов, заниматься не случайнодоставшимися на долю болезнями сердца и легких, но — вселенской, общейтерапией, в которой нуждается все сообщество. И можно даже будет взять в штатЛидию — пусть записывает пациентов, она — девушка неглупая, аккуратная,нестеснительная, очень скоро овладеет нехитрым ремеслом, постарается — так иписать будет без ошибок, и кончится эта ее жизнь гостиничной горничной.Впрочем, все это — даже не мечты, а так, плоды праздного умствования,предпринятого от нечего делать, для препровождения времени, ибо Рикардо Рейсслужбу искать не собирается, и лучше всего ему вернуться в Бразилию, купитьбилет на первый же рейс «Хайленд Бри-гэйд», кстати, можно будет незаметновернуть «Бога лабиринта» законному владельцу, и библиотекарь О'Брайен никогда ине узнает, откуда вдруг взялась пропавшая книжка.

Появившаяся Лидия поздоровалась сдержанно и несколькоцеремонно, ни о чем не спросила, так что пришлось начать самому: Съездил вФатиму, и она снизошла до вопроса: Да? Ну и как, понравилось? — и совершеннонеизвестно, что на это ответить, ведь Рикардо Рейс — не паломник, испытавшийрелигиозный восторг и теперь пытающийся изъяснить, что это было такое, однако ине простой зевака, из любопытства посетивший святое место, и потому онпредпочитает обобщить и резюмировать: Очень людно, очень пыльно, ночеватьпришлось под открытым небом, как ты и предупреждала, и хорошо еще, что ночьвыдалась теплая. Все это — не для вас. Съездил разок, чтоб представление иметь.Но Лидия — уже на кухне, пустила горячую воду, собираясь посуду мыть, весьмакратко дала понять, что сегодня он может не рассчитывать на ее благосклонность— словечко совершенно явно не входившее в ее повседневный лексикон, сомнительнодаже, чтобы она использовала его в наивысших взлетах красноречия. Рикардо Рейсне отважился уточнить, что послужило причиной отлучения от ложа — известные лиявления физиологического характера, уязвленное ли самолюбие, или могущественныйсоюз слез и крови, слияние двух непреодолимых рек, впадающих в штормовое море.Он присел на табурет, наблюдая за хозяйственными хлопотами, что было емунесвойственно, но сегодня должно было свидетельствовать о доброй воле, заменитьсобой белый флаг, поднятый над крепостной стеной для смягчения чувствосадившего цитадель военачальника: Доктора Сампайо с дочкой я так и невстретил, да и неудивительно, кого там найдешь в такой толпе?! — эта фраза,выпущенная, можно сказать, наугад, некоторое время парила в воздухе, ожидая,когда на нее обратят внимание, она могла быть правдой, могла — ложью, чтолишний раз говорит о недостаточности слов или наоборот — о том, что говорящийобречен на систематическую двойственность: одно слово лжет, и тем же самымсловом изрекается истина, ибо мы — не то, что говорим, а вера, на которую берутнаши слова, но что там берет или дает Лидия, нам неведомо, ибо она ограничиласьлишь: И чуда не было? — и, услышав в ответ: При мне — нет, да и в газетахничего не писали, добавляет: Бедненькая барышня Марсенда, она-то понадеялась начудо, не приведи Бог такое разочарование испытать. Она не очень-то надеялась. Авы почем знаете? — и метнула в Рикардо Рейса быстрый птичий взгляд. Напраснодумаешь, что поймала меня, подумал он и сказал: Еще в ту пору, когда я жил вотеле, они с отцом подумывали, не съездить ли в Фатиму. А-а, и поскольку людисильней всего утомляются и стареют в таких словесных поединках, самое лучшее —сменить тему, и не благодаря ли газетам сохраняются в памяти новости, могущиепослужить пищей для разговоров, которые ведут старики на скамейке, а теперь — иРикардо Рейс с Лидией в отсутствии тишины, хотя она, конечно, была бы лучшетаких вот слов: Ну, и как твой брат? — но это для затравки: Да ничего, а чеговы спрашиваете? Так просто, я вспомнил про него, прочитав тут в газете речьодного инженера, Нобре Гедеса, вот она у меня где-то тут. Первый раз слышу проэтого сеньора. Судя по тому, как он говорит о моряках, сеньором его называть ненадо никому, и прежде всего — твоему брату. Что же он сказал? Погоди, найду газету.Рикардо Рейс вышел, пошел, вошел в кабинет, вернулся с «Секуло», где чуть не навсю полосу напечатана была речь. Вот лекция, которую прочитал этот самый НобреГедес по национальному радио, речь против коммунизма, и вот тут он упоминаетморяков. Как, Даниэла? Да нет, про брата твоего ни слова, а вот, к примеру, гдеже это, ага, нашел — выходит и тайно распространяется мерзопакостная газетенка«Красный моряк». Мерзо — что? Мерзопакостная, то есть отвратительная, скверная,гадкая, вызывающая тошноту. То есть от нее блевать тянет? Именно так. А явидела «Красный моряк» — и ничего, не затошнило. Это брат тебе ее показывал? Нуда, брат. Значит, твой Даниэл — коммунист. Этого я не знаю, но он — за них. А вчем разница? Да я же гляжу на него: он — такой же, как все люди. Ты считаешь,что, будь он коммунистом, выглядел бы иначе? Не знаю и объяснить не умею.Вот-вот инженер Гедес тоже утверждает, что наши моряки — не красные, не белые,не синие, но португальские. Можно подумать, будто «португальский» — это цвет такой.Как ты ловко управляешься с посудой, кажется, что ты никогда не разобьешь ниединой тарелки. Так и есть, у меня твердая рука, тарелка не выскользнет. Ты —незаурядный человек. Этот незаурядный человек служит горничной в отеле, а ещечто-нибудь говорил этот Гедес насчет моряков? Насчет моряков — нет. Теперь яприпоминаю: Даниэл мне рассказывал о человеке, который прежде служил на флоте,его тоже зовут Гедес, только не Нобре, а Мануэл, Мануэл Гедес, он сейчас подсудом, а с ним еще сорок человек. Гедес — фамилия распространенная. Ну да.Посуда перемыта, поставлена на сушилку, Лидия занялась другими делами — надопеременить белье, застелить постель, настежь открыть окна, чтобы проветрилиськомнаты, потом вымыть ванну, повесить свежие полотенца, и вот она возвращаетсяна кухню с намерением насухо вытереть тарелки, и тут-то Рикардо Рейс подходит кней сзади, обнимает за талию, она предпринимает было попытку высвободиться, ноон приникает губами к ее шее, и тарелка, выскользнув у нее из рук, падает напол и разлетается на мелкие кусочки. Все-таки разбила, Когда-нибудь же этодолжно было случиться, своей судьбы никто не избегнет, и он со смехом повернулее к себе, поцеловал в губы, уже не испытывая сопротивления — не считать жетаковым слова: Но ведь сегодня нельзя, и мы таким образом узнаем, что причинакроется все же в физиологии, а Рикардо Рейс ответил: Нельзя так нельзя,подождем, когда будет можно, а потом надо будет собрать рассыпанные по получерепки и осколки.