Рикардо Рейс теперь встает поздно. Он перестал завтракать,научившись перебарывать утренний аппетит, и так преуспел в этом, чтовоспоминаниями о чьей-то иной жизни кажутся ему те заставленные снедью подносы,которые вносила Лидия в его номер в изобильные времена отеля «Браганса». Онспит чуть не до полудня, просыпается и вновь задремывает, как со сторонынаблюдая за собственной дремой, и с нескольких попыток удается емусосредоточиться на одном-единственном и одном и том же сне, и ему снится, чтоему не хочется видеть сон, и сон укрывает сон, как человек заметает следы,уничтожает предательские отпечатки своих ступней, а это ведь очень просто —достаточно протащить за собой ветку дерева или пальмы, и ничего не останется,кроме листочков или остроконечных узких стрел, которые скоро иссохнут,смешаются с дорожной пылью. А когда он встает, время — к обеду. Мытье, бритье,одевание — все это совершается механически и машинально, почти без участиясознания. Лицо, густо покрытое мыльной пеной, — это просто маска, которую можнонадеть на любое лицо, и когда бритва постепенно стягивает ее, Рикардо Рейссмотрит на себя с беспокойным любопытством, словно тревожась, не обнаружится литам чего дурного. Он внимательно вглядывается в то, что показывает ему зеркало,пытается определить черты сходства между этим лицом и тем, которое он давно ужеперестал видеть, и о том, что этого быть не может, говорит ему разум, хватит иуверенности в том, что он бреется каждое утро и каждое утро видит эти вотглаза, этот рот, этот нос, этот подбородок, эти бледные щеки, эти сморщенныезабавные отростки, именуемые ушами, и вместе с тем — кажется, будто онмного-много лет не смотрел на себя, будто жил там, где зеркал не бывает, асегодня наконец взглянул — и не узнал себя. Он идет пообедать и иногдавстречает спускающихся по склону стариков, и они приветствуют его: Добрый день,сеньор доктор, а он отвечает: Добрый день, тем и ограничиваясь, поскольку досих пор не знает, как их зовут, что за имена они носят, деревья они или пальмы.Изредка он отправляется в кино, но чаще сразу после обеда — возвращается домой,пустынен сад, придавленный тяжкой плитой зноя, слепя глаза, блестит река,вот-вот испустит оглушительный крик прикованный к своей скале Адамастор — крикярости, если судить по выражению лица, которое придал ему скульптор, а еслисудить по резонам, известным нам со времен Камоэнса, то — крик боли. Как истарики, Рикардо Рейс пережидает зной в полумраке квартиры, куда мало-помалувновь возвращается прежний запах затхлости, несмотря на все старания Лидии,которая, когда приходит, настежь распахивает все окна, и кажется, что запахэтот источают сами стены и мебель, так что борьба неравная, да и Лидия, поправде говоря, появляется теперь пореже. Ближе к вечеру, с первым дуновениемпрохлады, Рикардо Рейс снова выходит на улицу, садится в скверике на скамейку,не слишком близко, не слишком далеко от стариков, отдает им утреннюю, ужепрочитанную газету, это его единственное милосердное деяние, деяние, а неподаяние, потому что они не просят у него милостыни, протягивает листы бумаги сизвестиями и новостями, также непрошенными, и судите сами, какой из двухпоступков был бы великодушней, если бы и первый был совершен. И мы бы спросилиРикардо Рейса, что он делал столько часов дома, в одиночестве, чем занимался, аон, не сумев нам ответить, пожал бы плечами. Должно быть, запамятовал, чточитал, сочинял стихи, бродил по коридору, вышел на зады дома поглядеть наогородик, на развешанную сушиться одежду, белые простыни, полотенца, накурятник и на домашних животных, представленных исключительно кошками, которыедремлют на заборе в тени, и ни одной собаки, представьте, ибо не такое этодобро, чтобы надо было его охранять. А потом он снова берется за чтение,сочиняет стихи или правит сочиненное, рвет в клочья то, чего нет смысла хранить— видите, корень один, а слова разные и смысл — тоже. Потом, дождавшись, когдаспадет зной, повеет бриз, спускается по лестнице, встречая на площадке соседкус первого этажа, а поскольку течение времени уняло злоязычие, сделавобыденностью причины, его породившие, весь дом теперь являет собой торжестводобрососедства и мир с ближним. Ну, что, получше мужу? — спрашивает он, асоседка отвечает: Спасибо вам, сеньор доктор, полегчало, просто чудо какое-то,счастье, и не этого ли, не чудес ли вкупе со счастьем мы неустанно просим, хотяпо чистейшей случайности в час засорения желудка оказался у нас в соседях ислучился дома врач: Пронесло? Да, сеньор доктор, слава Богу, прочистило сверхуи снизу на славу, да-с, такова жизнь: одна и та же рука выписывает рецептслабительного и возвышенные стихотворные кренделя.

Старики читают газету, и мы уже знаем, что один из нихграмоте не обучен и потому особенно щедр на комментарии, особенно охотновысказывает свое мнение, ибо нет иного способа сохранить равновесие — если одинзнает, то другой объясняет: Полоумный Шестьсот — это все же занятно, Я ужедавно его знаю, еще с той поры, когда он служил в трамвайной компании «Каррис»вагоновожатым, у него тогда была блажь сшибать вагонами телеги, Тут говорится,что из-за этого его тридцать восемь раз забирали в участок, а потом уволили из«Каррис» без выходного пособия, Да, брат, это была форменная война, но ивозчики тоже виноваты, скотину свою не подгоняли, пусть идет как идет, аПолоумный Шестьсот звонит-звонит, прямо до посинения, чуть пена изо рта неидет, не вытерпит, двинет вагон, ну и готово — наезд, скандал, полиция тут кактут, всех тащат в участок, А теперь Полоумный Шестьсот пошел в ломовыеизвозчики и собачится с прежними своими коллегами. Недаром же давным-давно былосказано: Не рой другому яму, и эта сентенция принадлежала, разумеется, томустарику, который читать не умел и потому испытывал нужду в формулахконцентрированной мудрости, предназначенных — на манер слабительного — длянемедленного употребления и моментального эффекта. Рикардо Рейс, сидевший натой же скамейке, случай нечастый, но сегодня все остальные оказались заняты,понял, что пространный диалог этот ведется для его просвещения, и спросил: Аоткуда же это прозвище у него такое — Полоумный Шестьсот? — на что неграмотныйстарик отвечает: Рабочий номер его в компании был 600, ну, а сам он из-за своейпридури прослыл полоумным, вот и получилось — Полоумный Шестьсот, да иприлипло. Да уж. Старики снова взялись за чтение, мысли же Рикардо Рейсаприняли иное направление: Любопытно, а какое прозвище подошло бы мне —Поэтический Медик, Туда-и-Обратно, Спирит, Виршеплет, Шахматист, СоблазнительСлужанок, Серенада Лунному Свету, и тут тот старик, что читал, произнес:Непруха, такова была кличка одного мелкого карманника, пойманного на кражебумажника, что называется, за руку, и вовсе не исключено, что уголовника этогозвали по-настоящему Рикардо Рейс, имена себе судьбу не выбирают. По-настоящемустариков интересуют именно эти подробности жгуче-живописного повседневья,всяческие страсти-мордасти, правонарушения и насилия, сумерки души, деяния,продиктованные отчаяньем, преступления, порожденные страстью, тень от кипариса,которая, как известно, далеко падает[55], умерщвленный в утробе матери плод,автокатастрофы, теленок о двух головах, сука, выкормившая котенка, по крайнеймере, ее хоть звали не Уголина — та и собственных-то детенышей пожирала[56].Теперь настал черед некоей Микас Салойа, настоящее имя — Мария да Консейсан,воровке, имевшей сто шестьдесят приводов в полицию и добиравшейся даже доАфрики, а также некоей Жудиты Мелесас, выдававшей себя за графиню деКастело-Мельор, обманом выманившей две с половиной тысячи эскудо у лейтенантаНациональной Гвардии, ныне, спустя полвека после этого происшествия, суммакажется незначительной, но в те давние дни это были огромные деньжищи, выскажите это женщинам из Бенавенте, которые за день работы от зари до зариполучают десять миль-рейсов, вот и подсчитайте, получается, что оная Жудита,липовая графиня де Кастело-Мельор в обмен неизвестно, а верней — известно зачто, положила в карман двести пятьдесят дней жизни и работы Микас из деревниБордас-д'Агуа, не считая дней бесхлебья и безработицы, а их тоже наберетсянемало. Все прочее — не так интересно. Ну, состоялся, как и было ранееобъявлено, праздник Жокей-клуба, где присутствовало несколько тысяч человек, инечего удивляться такому многолюдству: нам ли не знать, до каких крайнихпределов простирается любовь португальского народа к празднествам ипаломничествам — уж на что язычник Рикардо Рейс, а и тот отправился в Фатиму —а особенно там, где дело касается благотворительности, как в данном случае,когда речь идет о помощи ближним, пострадавшим от наводнения в Рибатежо, асреди них, кстати сказать, и Микас де Бенавенте, которая получит свою долю отсобранной суммы в сорок пять тысяч семьсот пятьдесят три эскудо, пять сентаво иполтостана, но это подсчет предварительный, ибо предстоит еще выплатить налоги— изрядные, добавим. Но все равно — дело того стоило: празднество вышлоизысканным и пышным, духовой оркестр Национальной Республиканской Гвардии далконцерт, два кавалерийских эскадрона той же гвардии показали свое искусство ввыездке и стрельбе, вольтижировали питомцы кавалерийского же училища изТоррес-Новас, nuestros hermanos[57] были представлены — небезвозмездно, тоесть не без мзды — пикадорами из Севильи и Бадахоса, специально приехавшими внаше отечество, а чтобы поговорить с земляками и получить вести с далекойродины, сошли на арену герцог Альба и герцог Мединасели, постояльцы отеля«Браганса», и был явлен нам впечатляющий пример иберийской солидарности, ничегонет лучше, чем быть в Португалии испанским грандом.