пневмонии, иногда – гепатита. Не менее двенадцати человек умерли – не слишком высокая летальность по сравнению с некоторыми жуткими вирусами, но довольно-таки суровая, если учитывать, что это бактериальная инфекция, которая вроде как должна лечиться антибиотиками.

Целое скопление случаев в 2008 г. обнаружили в психиатрической клинике в городе Неймеген. После того как у троих пациентов началась атипичная пневмония, и их госпитализировали, муниципальная служба здравоохранения проверила пациентов, сотрудников и посетителей и обнаружила двадцать восемь случаев заражения C. burnetii. Откуда она взялась? На козоводческой ферме близ Неймегена прошла волна выкидышей, и мазки из родовых путей подтвердили Ку-лихорадку. Бактерии могло принести ветром от этих несчастных козлят. Но в данном случае имелась и другая, более вероятная возможность. Психиатрическая больница держала на своей территории небольшую отару овец. Во время сезона окота от одного из ягнят отказалась мать – и его «усыновила» пациентка. Она забрала его в свою палату и шесть раз в день кормила из бутылочки. С этим ручным ягненком играли и другие пациенты. Кто-то, похоже, решил, что это станет хорошей терапией, а потом ягненок дал положительный анализ на Ку-лихорадку.

На следующий день после разговора с Арнаутом де Брёйном я поехал на север, в Центральный ветеринарный институт, университетское учреждение недалеко от города Лелистад; одно из его отделений занимается в том числе изучением опасных зоонозных микробов. В Нидерландах происходило что-то, что вызывало последовательные вспышки заболевания, и это явно беспокоило не только врачей, работающих с людьми, но и ветеринаров. Отделение ЦВИ, спрятавшееся среди деревьев на второстепенной дороге, оказалось настолько незаметным, что мне пришлось два раза объехать район, чтобы найти его. Там меня поприветствовал Хендрик-Ян Руст, худой ученый-ветеринар в очках без оправы, одетый в простой синий свитер; он был таким высоким, что, наверное, спокойно прошел бы отбор в сборную Голландии по баскетболу. Мы с ним сразу же вышли на улицу, и он подвел меня к окну лаборатории уровня BSL-3, в которой вместе со своей ассистенткой выращивал C. burnetii. В маленькое окошко я увидел инкубаторы и вытяжку с отрицательным воздушным потоком, похожую на ту, что ставят над печью; она высасывала бактерии из окружающего воздуха, пока ассистентка работала за своим столом.

– В этом здании, – сказал мне Руст, – мы также работаем с вирусами лихорадки Западного Нила, лихорадки Рифт-Валли и ящура.

– Рифт-Валли? – переспросил я. – Ею болеют здесь, в Нидерландах?

– Пока нет, – ответил он.

Когда мы вернулись в кабинет, Руст набросал словесный портрет Coxiella burnetii, перечислив свойства, которые делают ее такой необычной и проблемной. Во-первых, это внутриклеточная бактерия; это значит, что она размножается внутри клеток носителя, как вирус, но с помощью других механизмов, и не в кровеносной системе или кишечнике, где до нее легче добраться иммунитету. Кроме того, у нее есть две формы бактериальных частиц – крупноклеточная и мелкоклеточная, с разными характеристиками, необходимыми для разных фаз существования. Крупноклеточная форма активно размножается внутри клеток-носителей, а потом превращается в мелкоклеточную, более прочную и стабильную. Мелкоклеточная форма, больше похожая на спору, оборудована всем необходимым для выживания во внешней среде. (Мелкоклеточная форма настолько мала, что, возможно, именно поэтому Макфарлейн Бёрнет и другие сочли ее «фильтрующимся вирусом», микробом настолько мелким, что он проходил через фильтры, не пропускавшие обычные бактерии.[121]) Она устойчива к высыханию, кислотам, высоким и низким температурам и ультрафиолетовому свету.

Она может жить в соленой воде больше шести месяцев. Неудивительно, что она так хорошо умеет путешествовать – не только от носителя к носителю, но и с места на место и даже с континента на континент.

– Кто-нибудь знает, откуда она взялась?

– Думаю, она была всегда, – ответил Руст.

Была всегда – где? Всегда и везде? В Монтане, где ее нашел Геральд Кокс, в Австралии, где ее нашел Макфарлейн Бёрнет, в Нидерландах, где вы нашли ее сейчас?

– Нет, не совсем везде, – сказал он. – В Новой Зеландии Coxiella burnetii не нашли. Пока.

Тогда почему же эта болезнь только в последнее время – с 2007 года – стала такой проблемой для Северного Брабанта? Когда я спросил у него об увеличении поголовья молочных коз, он отмахнулся от этой идеи как слишком простой, а потом показал на своем компьютере фотографии и диаграммы. На одной из фотографий было изображено огромное здание, напоминавшее железнодорожное депо и заполненное белыми козами.

– Дело в том, как они разводят коз.

– Ух ты.

– Огромные, огромные загоны.

– Да, большие загоны, – согласился я.

Потом он показал другой снимок – так называемый «загон с глубокой подстилкой», стандартный способ содержания сотен или даже тысяч молочных коз. Бетонный пол в таком загоне заглублен под землю с таким расчетом, чтобы в нем помещалось достаточно соломенной подстилки, чтобы несколько недель или даже месяцев впитывать козий помет и мочу. Это месиво постепенно увеличивается в объемах, и, подогреваемое гниением, представляет собой замечательную культуру для роста микробов. Туда регулярно, пока возможно, добавляют новую солому, до последнего откладывая очистку этой выгребной ямы.

– Слой навоза и соломы постепенно становится все глубже и глубже, – объяснял Руст, – и высота, на которой обитают животные, постепенно увеличивается.

Козы бродят по голень в собственных нечистотах, перерабатывая корм в молоко. Слой навоза растет, постепенно перегнивая, и в нем в невероятном изобилии поселяются C. burnetii, «живые и здоровые, там, глубоко». За то время, как подобный загон заполняется полностью, даже одна зараженная коза может заразить большинство, если не всех своих соседок. Потом коз выводят из загона, запускают машины, ценный навоз вывозят для удобрения полей, а по ветру разлетаются миллиарды бактериальных частиц в мелкоклеточной, стойкой форме.

Высокоинтенсивное разведение молочных коз в голландском стиле – вот один из нескольких факторов, стоящих за последними вспышками заболевания, сказал Руст. Второй фактор сопутствует первому: близость к людям. Нидерланды – это густонаселенная страна; на территории размером примерно с половину штата Индиана проживает 16 миллионов человек, и многие молочные фермы расположены недалеко от городов. Третий фактор – погода: да, очень сухая весна, стоявшая каждый год после 2007-го, несомненно, лишь усугубила воздушно-капельное распространение бактерий. Кроме того, Руст подозревал, что есть и четвертый фактор: возможно, сказал он, даже сама природа микроба изменилась. Эволюционная случайность привела к экологическому скачку.

Молекулярные данные показали, что один из генетических штаммов бактерии – один из пятнадцати, что удалось идентифицировать его команде, – стал доминирующим.

– На всех фермах в зоне высокого риска, – под этим определением он имел в виду Северный Брабант и несколько соседних территорий, – а также на двух молочных фермах вне ее, – которые, уточнил он, тоже