Смолин закурил, откинулся на крашеную спинку скамейки,нагревшуюся за день. Нельзя сказать, чтобы он был недоволен собой – он вседелал правильно. Просто что-то упорно не складывалось…

Чердак он чистил демонстративно, с совершенно ненужнойсуетой, громкими комментариями хода процесса (что обеспечивала троицасподвижников, одетых по-рабочему, но занимавшихся главным образом тем, чторастолковывала неизбежным зевакам: сносить будут крышу к чертовой материнапрочь). После этого чистых трое суток они ждали: и днем, и ночью, сменяясь,то на крыше занимали посты, то в машине на приличном отдалении, то пешимпорядком укрываясь в укромных местечках.

И – ничего. Никто не попытался проникнуть в дом (хотясоздавалось полное впечатление, что во всем доме – никого и днем, и ночью).Никто не пытался выспросить у Дюкова хоть что-то о сделке, покупателе, о чем-тоеще.

Что-то тут не складывалось… После двух убийств Смолин,крепко подозревавший, что и Лобанский неестественным образом отправился в мириной, как раз и построил версию, не столь уж и сложную: нечто (он до сих пор изсуеверия боялся облекать в конкретные слова свои догадки) изначально спрятано вдоме. Лобанский, святая душа, ни о чем таком не подозревая, в своей рукописидал неопровержимые доказательства, что сокровище существует, мало того,находится в пределах досягаемости. Некто (скорее всего, он и был тем загадочным«спонсором») заморочил голову старичку заманчивыми обещаниями, а потом убрал,сымитировав несчастный случай. Рукопись забрал – как наверняка и некую подборкудокументов, с которыми Лобанский работал. Витек погиб оттого, что мог что-тознать. Что-то, чему не придавал значения, но в один прекрасный момент могпростодушно разболтать. В точности так обстояло и со Степой Лухмановым. Коли ужпоявляются трупы числом как минимум два – наш Некто гуманизмом не страдает иморалью не обременен – ну, учитывая, какой приз на кону…

Но дальше… По всем законам логики, этот Некто должен былнепременно обозначиться где-то поблизости, прослышав о сносе крыши.

Однако ручаться можно, что не обозначился. Отсюда плавненьковытекало три варианта:

1. Искомое находится вовсе не в доме или по крайнеймере, не на чердаке.

2. Смолин ошибся, приняв за реальность цепочкусовпадений, ничем между собой не связанных.

3. У Некто вдруг вырезали аппендицит или он сломал ногуна ровном месте, поскользнувшись на банановой кожуре, каковую сейчас можновстретить в любой глуши.

Вообще-то, в третьем случае дело могли продолжать сообщники…или о н никому не доверяет и действует один? Второй вариант тоже выгляделпустячком, не приносящим никакого вреда: в конце-то концов, все, что нашлось вквартире, перекрывало смолинские расходы и даже сулило некоторую прибыль. Да ина чердаке кое-что нашлось, не на умопомрачительные суммы, но и не на копейки:старая мебелишка, после реставрации вполне годная в продажу, дюжины две тарелок-чашек-блюдец,в том числе и посуда начала тридцатых с эмблемами РККА. Парочкарадиоприемников, телевизор КВН, подшивки старых газет и журналов, книги, всякаямелочь. Одним словом, безусловно не останешься в накладе. Да и любой понимающийчеловек, узнай он подробности, и не подумал бы смеяться: стоило рискнуть, ох,как стоило, умный не побоится в такой вот ситуации выглядеть смешным, да умныеи не высмеют…

Невыносимее всего была мысль, что верным может оказатьсяпервое предположение. Что Смолин, светоч интеллекта, гений интуиции и антикварот бога, рассчитал все правильно, прав оказался. Вот только допустил одинкрохотный, зато существенный промах: клад вовсе не в доме, он уже извлечен иНекто в данный момент пьян от радости, как любой на его месте…

Можно, конечно, утешать себя тем, что ошибка эта –неизбежная. Если клад не в доме, то Смолину не в чем себя упрекнуть: у него небыло даже и крох информации о подлинном месте. Одним напряжением ума, пустьсверхмощного, такое не вычислишь.

Но утешение это слабое – особенно если представить, что вещинаходятся сейчас в руках у другого. У скотины, которая ради них, не колеблясь,пошла на убийства. И ведь скотина эта, будем реалистами, имеет все шансыускользнуть с добычей. Уныло…

А впрочем, оставался еще один шанс. Последний. С раскладомвероятностей пятьдесят на пятьдесят. Трехдневное бдение ничего не дало,сподвижники, не посвященные в суть дела, стали откровенно скучать, да и самСмолин уже не рассчитывал, что Некто объявится. Значит, пора сделать самоепростое – когда окончательно стемнеет, еще раз осмотреться и подняться начердак.

Вот только самое простое, казавшееся очевидным решение былоеще и самым тяжелым. Если ничего не отыщется – заранее будем пессимистами –психологический удар придется выдержать неслабый. Не смертельно, конечно, синфарктом не рухнешь и в дурку не загремишь, но все равно, долго потом будешьходить так, словно в душу нагадили.

И все же пора решаться, не торчать же здесь до Нового года.Смолин поднялся в квартиру, где Инга, согласно неистребимому женскомуинстинкту, ухитрилась почти совершенно ликвидировать следы Шварцевских поисков.И прилежно приготовила ужин, чему Смолин мимолетно умилился – так, самуючуточку, на мало-мальски сильный накал умиления времени не было, да и чуждабыла его натуре лишняя сентиментальность.

Он присел за стол, лениво ковырнул котлету. Кусок в горло нелез – понемногу его захлестывал деловой азарт, нетерпение поиска.

– Спать пойдем? – спросила Инга.

– Ты иди, – Смолин, мимоходом погладил ее поголове, – а я несколько часиков поработаю. Поброжу по дому, осмотрю все,что только можно, вдруг что и… Ты не ухмыляйся, неужели не успела уже понять,что клады не только в книжках водятся?

– Успела, – сказала Инга. – И все равно…Взрослый мужик будет всю ночь привидением бродить по дому, стены выстукивать,половицы отдирать. Как хочешь, но это как-то…

– Самое смешное, что порой и в самом деле что-то естьпод половицами… – заметил Смолин. – Ладно, ложись. Только обязательнона задвижку закройся, мало ли что…

– А ты потом как?

– Ох, – сказал Смолин, – когда я закончу,есть сильные подозрения, будет уже белый день, и ты давно проснешься… Я пошел.Закройся только обязательно, я проконтролирую…

Он и в самом деле постоял у двери, пока не услышал внутрискрежет старой задвижки.

Последующие четверть часа он ходил по дому, из квартиры вквартиру, стоял на лестничной площадке (свет на лестнице был им самим погашен),смотрел в окна, не следит ли кто за домом. И ничего подозрительного необнаружил.

Можно было, конечно, посадить ребят в машине где-нибудьнеподалеку, чтобы подстраховывали его, пока все не кончится. Но от этой идеиСмолин почти сразу же отказался. Он ко всем трем относился с превеликойсимпатией, уважал и ценил, вместе они съели пуд соли и все друг на друга моглиположиться…

Именно по этой причине не стоило их впутывать в историю, гдезамаячили трупы во множественном числе. Тертые ребята, твердые, не трусы, но ниодного из них жизнь не жевала так, как Смолина, ни один из них ничего подобногои не хлебнул. А значит, не стоило выставлять их против человека, которыйналовчился без зазрения совести бить заточкой в сердце. Хороший командирстарается солдат поберечь и в рост на пулеметы не пошлет. Противостоять наравных сволочи, прекрасно владеющей заточкой и не боящейся крови, мог одинСмолин – таково было его твердое убеждение…