Не глядя, спиной вперед, он сделал шажок – и еще один, иеще. Он двигался к пистолету! Гипнотизируя Смолина тяжелым взглядом, щерясь,поигрывая ножом. И Смолин с прохладной ясностью осознал, что сию минуту ему инаступит конец, полный и бесповоротный. Если только он ничего не сделает воставшиеся считанные секунды, Татарин его кончит, как только доберется допушки…

Оставался миг. Может быть, два. Смолин решился.

Дах! Дах!

Татарина швырнуло вперед, на Смолина, и тот, ничего еще непонимая, не видя новых действующих лиц, метнулся вперед, в точности так, как ирешил… Дах! Татарин падал – и Смолин, моментально оказавшись рядом, врезал емус правой под дых, под душу, под ребра, так, что рука онемела. Добавил левой, вгорло, что есть мочи, без капли жалости…

Татарин шумно обрушился на пол, корчась, жутко хрипя. Туттолько Смолин, знавший, что у него есть несколько секунд передышки, поднялголову. Поодаль стояла Инга в распахнутом халатике поверх ночнушки,медленно-медленно опускала руку со смолинским наганом, тем, конечно, чтозаряжался резинками. Немудрящая штука, бесполезная в серьезном деле, но ежелииз нее трижды шарахнуть человеку в незащищенную спину метров с пяти, выйдетнеслабо…

Некогда было ни думать, ни делать что-то другое. Он метнулсяк веревке. Пнув Татарина повыше виска, навалился на него, вывернул безвольныеруки, принялся в лихорадочном темпе, связывать их, стараясь не терять головы,спутать на совесть. Затянув узлы так, что у врага, наверняка, вены пережало,свободным концом обмотал ноги в щиколотках, проворно накрутил узлов. Татаринвсе еще не шевелился, похрипывая, постанывая, сипло охая.

Чувствуя себя ватной куклой, Смолин не то чтобы сел –плюхнулся на пол, ноги не держали, хотя голова оставалась ясной и сердце вродебы не прихватывало. Глядя на Ингу (наган в опущенной руке, вот-вот вскользнетиз пальцев, глазищи на пол-лица, а лицо белое, вот-вот в обморок хлопнется), Смолин,усмехнувшись уж как умел и как получилось, тяжко выдохнул, прохрипел, сам неузнавая своего голоса:

– Молодец, боец Комелькова. Благодарность тебе от меня…

Губы у Инги дрожали, лицо кривилось, она вот-вот должна быласорваться в безутешные рыдания, но утешать ее не было ни времени, ни, чтоважнее, сил. Он понимал, что всё кончилось, – но пошевелиться не мог. Аведь предстояло еще быстренько поднять ребят, разыскать Кравца, чтобы сдать емуТатарина (на коем отныне можно ставить жирный крест), – и до того, ясенпень, надлежало убрать бесценный ящичек с глаз долой…

– Я… как чувствовала… – тусклым голосом произнеслаИнга. – Я не могла… спать… А потом… услышала…

– Я тебя обожаю, – сказал Смолин, все еще не всилах шевельнуть хоть пальцем. – Я тебя люблю, ты лучшая на светеамазонка… Правда…

Он чувствовал, как губы растягиваются в улыбке –бессмысленной, широкой, идиотской, но все же, пожалуй, самую чуточку веселой.

Кажется, у него еще много чего было впереди…

Красноярск, апрель 2008