Разочарование таилось где-то рядом, осторожненько выжидаямомента, чтобы захлестнуть сознание. Но Смолин, стараясь ему не поддаваться,перешел на другую сторону чердака, аккурат напротив, вновь с усилием вставилсамый кончик стамески, застучал молотком, отложил то и другое, взялся за ломик,всадил изогнутый конец в образовавшуюся щель…

И не успела еще доска отвалиться, как он увидел, что всепространство за ней туго забито темной скомканной материей…

С колотящимся сердцем (кровь барабанила в виски болезненнымитолчками) Смолин ухватил этот ком обеими руками – слежавшаяся, пропитаннаяпылью, ветхая, едва ли не расползавшаяся материя наподобие примитивной дерюги –потянул, вырвал из щели, мотая головой и отчаянно чихая: сухая пыль залепилалицо.

Но эти пустяки не имели значения – потому что там был ивторой похожий ком, расположенный сантиметрах в пятнадцати от первого, и вобразовавшейся пустоте лежали два непонятных свертка, опять-таки обернутыетемной материей…

Это безусловно не походило по размерам на то, что он искал,но кто сказал, что все непременно должно покоиться вместе? Наугад цапнув правыйсверток – оказавшийся изрядной тяжести, – Смолин нетерпеливо сорвал ветхуюткань. Под ней обнаружилась добротно промасленная бумага, даже теперьжирноватая на ощупь, издававшая явственный запах чего-то вроде ружейного масла.Пачкая руки, Смолин разворачивал ее, срывал…

Браунинг. Второй номер. Классический «Фабрик Насьональ»,Бельгия, девять миллиметров – тот самый пистоль, с которого, по стойкомуубеждению иных историков техники, как раз и слизан отечественный Т Т. Серьезнаямодель со ступенчатым прицелом наподобие старых винтовочных. Пистолет покрыттолстым слоем загустевшей смазки, ствол заткнут длинным комком то липромасленной бумаги, то ли таковой же ткани. Никаких сомнений: законсервированстоль грамотно, наверняка смазан и внутри, что его, отчистив, можно использоватьпо прямому назначению. Бывший вологодский мужичок и здесь оказалсяобстоятельным, прилежным – наверняка принадлежал к той разновидности сектантов,что оружия не чуралась и не шарахалась от него, как черт от ладана. Пригоршняпатронов россыпью – все тщательно покрытые той же густой смазкой, скользкие,ладненькие…

Отложив оружие на расстеленную тряпку, Смолин взялся завторой сверток, оказавшийся гораз до легче. Внушительных размеров бумажник,по-старинному – «лопатник». Тщательно обтерев испачканные руки прямо о рубашку,Смолин методично принялся его исследовать. В разных отделениях в идеальномпорядке покоились пачки денег – самых разномастных. Царские, в том числе и«катеньки»-сторублевки. Гораздо меньше американских долларов (гораздо большихпо размеру, чем нынешние) и японских йен. «Молотки» – советские деньгивосемнадцатого года: на одной стороне молот, кирка и лопата, на другойрассевшийся в вольной позе пролетарий с молотом и двуглавый орел, но ужеподвергнутый революционному дизайну, с обрывками кандальных цепей в лапах. Накредитках – штамп и круглая печать – колчаковская перерегистрация. У «омскогоправителя» первое время не имелось своих денег, и разрешили пользоватьсясовдеповским «молотками», влепив свои надпечатки…

Так, что у нас? «Казначейские знаки Сибирского временногоправительства» – той самой насквозь социалистической шоблы, что сверглабольшевиков, а потом правила так бездарно, что ее саму с той же легкостью, скакой она свалила красных, сковырнули колчаковские есаулы и поручики. В геральдическомнамете герб незадачливых сибирских «временных» – двуглавый орел без короны,разумеется (они ж все были поголовно социалисты и марксисты, только других, небольшевистских толков), а пониже два соболя держат стрелы. Рыжевато-краснаясетка, сплошь покрывающая купюру, – в общем, на неплохом уровне отшлепано…

Сиреневые двадцатипятирублевки Шантарского обществавзаимного кредита – «разменные знаки», опять-таки не столь уж скверноизготовленные в девятнадцатом. Выпущены опять-таки уже при Колчаке, но исключительноусилиями шантарских городских властей. И ведь ходили во множестве.

Разменный чек Красноярского общества взаимного кредита (соборотом)

Краткосрочное обязательство государственного казначейства.Омск, 1 февраля 1919 г. (с оборотом)

Вот и чисто колчаковские кюпюры, наконец: узкие длинные,отпечатанные только с одной стороны: главным образом текст, из декора толькосвоеобразной формы виньетка с двуглавым ореликом, снова без короны – ну,адмирал-кокаинист известное дело, о своих симпатиях к социализму, либерализму ипрочих отрицающих монархию демократических ценностях на каждом шагу орал, чтоему нисколечко не помогло в жизни… Что пикантно, на этих «краткосрочныхобязательствах государственного казначейства» авторитетности ради имелись боковыенадписи на французском и английском – как будто хоть один тароватый иностранецмог принимать эти фантики для каких бы то ни было расчетов…

Казна Федора Степановича, надо полагать. Все эти бумажки (имногие другие, каковых здесь не имелось) одновременно обращались по Сибири,брали их, а куда денешься? Хотя предпочтение, понятно, отдавалось царскимбумажкам, ими и большевики первые годы пользовались, налоги в них принимали,потом только запретили, через несколько лет.

В отдельном кармашке – тщательно обернутая в вощеную бумагу,сложенная вдвое рублевая кредитка 1898 года выпуска – прямо-таки в идеальнейшемсостоянии. Ах, вот оно в чем дело – Федор Степаныч, умелец наш, как и оченьмногие подданные Российской империи, был суеверен…

Среди кассиров императорского Государственного банка был всвое время некий Брут, чья подпись имеется на многих кредитках. И однаждыраспространились стойкие слухи, что господин Брут по каким-то своим причинампокончил с собой, точнее говоря, повесился (во всяком случае, с определенногомомента его подпись с денег исчезла). Ну, а во всей Европе испокон вековбытовало поверье, что кусок веревки повешенного приносит удачу. Россия, какизвестно, была страной дикой, и российские палачи в отличие от своихевропейских коллег по ремеслу после казни веревками не торговали. А потому вРоссии этим «кусочком веревки» и стала считаться кредитка с подписью висельникаБрута. Масса народу (в том числе и люди солидные, с положением) поддалисьобщему поветрию и носили в лопатниках старательно сберегавшиеся «брутовские»бумажки…

Пригоршня золотых монет – как приблизительно оценил Смолин,покачав их на ладони, граммов двести пятьдесят. В аптечной коробочке –упакованные в ставшую невероятно сухой и невесомой вату – полдюжины граненыхпрозрачных камешков, определенно бриллианты, карата по полтора-два.