Подобие улыбки вспорхнуло на ее губы, она оглядела камеру.Радость несколько омрачилась пониманием, что не будет, вероятно, выхода иного,как разорвать на полосы платок да свить из них прочную веревку… А вот к чему еепривязать? Кровать деревянная, спинка сплошная, никакого крюка. А, есть! Начем-то ведь висит икона, поглядеть надо. Она подтащила стул, взобралась нанего. Тут заскрежетал ключ в замке.

Узница спорхнула вниз, и, пока тяжелая дверь неспешноотворилась, она уже сидела, как всегда, забившись в уголок кровати и укутавшисьв черный платок.

Сначала вошел караульный солдат и, диковато взглядывая назаключенную, воздвиг на столе рядом с ее кроватью такой огромный шандал, чтоона растерянно замигала и попыталась отодвинуться от света в самый дальний итемный угол.

Солдат вышел. Появились два гвардейца в низко надвинутыхтреуголках, в плащах, подбитых мехом, и узница подумала, что на дворе, наверное,очень холодно, может быть, метель метет…

Гвардейцы, заметив ее выражение, быстро переглянулись, потомтот из них, кто был повыше ростом, проговорил голосом хрипловатым и ломким, каку юноши:

– Соблаговолите назвать ваше истинное имя, сударыня.

– Меня зовут Августа-Елизавета, княгиня Дараган, – привычноотозвалась узница, пытаясь рассмотреть лица своих гостей.

– Вы уверены, что сие – ваше настоящее имя? – Голосвозвысился, сделался нетерпеливее; узница насторожилась: так могла бы говоритьженщина, стараясь выдать себя за мужчину.

Ей понадобилось время, чтобы справиться с собою и ответитьелико возможно спокойно:

– Нет. Но прежде чем я назову свое истинное имя и звание, яхотела бы увериться в ваших полномочиях задавать мне подобные вопросы. Развемало, что я отвечала вчера самому императору?

Гвардейцы помолчали, потом бывший ростом пониже выступилвперед, снимая головной убор. Этому примеру последовал второй. И узница поняла,что ее догадка была верна: перед нею стояли две женщины.

Той, что начала беседу, можно было дать около двадцати, но вчертах ее лица было и впрямь много мужского, словно по ошибке природы: тяжелыйлоб, грубоватые челюсти, глубоко посаженные едкие глаза. В манерах ее такжеобнаруживалась некоторая угловатость, порывистость и очень мало женской грации.

Спутнице, очевидно, перевалило за тридцать. Впрочем, ее лицовыглядело чрезвычайно нежно и моложаво.

При виде сего пленительного лица сердце узницы глухостукнуло. Она могла бы поклясться, что никогда не видела эту женщину прежде;однако не сомневалась в ее праве задавать самые серьезные вопросы, карать имиловать.

– Думаю, мне нет нужды представляться, – раздался мягкий иприятный голос, в котором едва различим был твердый акцент. – А это княгиняДашкова, – жест в сторону мужеобразной дамы. – Она вполне в курсе дела, так чтоможете говорить свободно. Итак, ваше имя?

Узница уверилась в правильности своей догадки. Если вчераздесь был император, то сегодня ее удостоила посещением сама императрица! Этодолжно, должно было случиться, она дождалась! Наконец. И за кого бы они ее нипринимали, верят они ей или нет, она для них особа достаточно важная, почтировня, а значит…

– Мое настоящее имя – Августа-Елизавета Романова, я роднаядочь покойной императрицы Елизаветы Петровны.

Очень трудно было произнести эти слова с достоинством, сидяв принужденной позе на низкой тюремной кровати, но чего узница ожидала в ответменьше всего, так это сочувственной улыбки на губах ее коронованнойпосетительницы.

– Бедное дитя, зачем вы упорствуете в сем заблуждении? Нусами рассудите, какой в этом прок? Чего вы добиваетесь? Неужто возможно, чтобыкоронованный государь принял всерьез никому не ведомую наследницу своегособственного престола? Зачем повторяться, коли могли вчера сами убедиться внесерьезности его отношения к притязаниям какой-то незаконнорожденной особы,которую даже ее матушка не пожелала признать?

– Она не успела, – попыталась возразить узница, однакоимператрица сурово воздела палец:

– Государыня знала, что умирает, я была при ее кончине, и обАвгусте-Елизавете она ни слова не молвила.

– Матушка ничего не знала о моей судьбе! Возможно, считалаумершею. Гонец мой был перехвачен, так что…

И вновь узницу остановила ироническая улыбка.

– Вы про герра Дитцеля? Ну что ж! Коли он ваш гонец, вы,верно, хотите с ним встретиться?

Узница перевела дыхание так быстро, что заминка осталасьникем не замеченной:

– Где же он? Как чувствует себя?

– Герр Дитцель скончался от потрясения, вызванного смертьюимператрицы Елизаветы Петровны, – сухо ответила Екатерина.

Узница прикрыла глаза. Она видела фелугу, гонимуюстремительным ветром, долговязого седовласого человека, который ловилнепослушные страницы книги… Она и сама не знала, горе или облегчение овладелоее душою при этом внезапном известии.

– Думаю, – продолжала Екатерина, – в смерти господинаДитцеля равно повинны и та, которая вынудила его отправиться в столь долгое имучительное путешествие среди зимы, невзирая на его преклонные годы, наслабость здоровья, и тот, кто перехватил его почти у цели и заточил в каземат,не позволив исполнить миссию, кою он почитал важнейшею в своей жизни. Я неберусь судить императора: действия его диктовались государственнойнеобходимостью; скажу лишь, что, по-моему, все можно было сделать иначе… Однаков ту пору он всецело находился под влиянием весьма талантливого «дирижера»Петра Шувалова. Это человек умный, олицетворенная находчивость, также плут имошенник, интриган из интриганов.

Узница внимала как зачарованная, хотя это имя ей ничего неговорило. Да она и не слышала почти. Все это была одна видимость внимания, насамом же деле в голове билась единственная мысль: «Что теперь делать?!»

– Шувалов слишком многое поставил на воцарение великогокнязя Петра, чтобы трон без борьбы уступить бог весть кому. А в Италии у негобыли свои осведомители, обладающие большой властью и возможностями. Они идонесли, что княгиня Дараган внезапно отправилась в Россию. Да и герр Дитцель,умирая, верил, что воспитанница его все ж воротится, а потому на смертном одреснял с себя некую вещицу и просил священника передать ее княгине Дараган. Нежелаете ли взглянуть?

Императрица протянула раскрытую ладонь, на которой лежалмаленький золотой медальон с цепочкою – прелестное изделие знаменитыхфлорентийских ювелиров.