своей квартире не позволяешь самцу даже блюдце сдвинуть?

– Не позволяю, – отрезала она, взяла чашку и задержала ее в ладонях, согревая почему-то озябшие ладони. – И так уже весь мир чужой и непонятный.

Я сказал мирно:

– Мысленными командами скоро смогут все… Смотри на экран. Видишь домик? Чтобы купить такой, рядовому инженеру нужно заработную плату откладывать семьсот пятьдесят лет. И не брать оттуда даже на хлеб.

Она кивнула, все еще поглядывая на меня чаще, чем на экран.

– Понятно. Хочешь сказать, куплен на нетрудовые?

– Умница, – одобрил я. – Если учесть, что хозяин этого скромного домика за всю жизнь не работал ни одного дня. Для таких людей любая работа – позор, потому и поднимаются на вершину иерархии в своем сообществе.

– Вор в законе?

– Умница, – повторил я, – хоть и красивая. У вас наверняка на него досье, но не подкопаться, верно? Свора опытных адвокатов сверяет его каждый шажок. Кстати, я бы таких адвокатов тоже в расход. Прекрасно знают, кого защищают. Не закон защищают, а этих вот от закона.

Она механически отпила кофе, лицо хмурое, брови сдвинулись над переносицей.

– Хочешь его наказать?

Я поморщился.

– Мне он по фигу. Больше вредит ореол блатной романтики. Стыдно сказать, я в детстве тоже считал, как и все мои друганы, что быть бандитом – круто!.. Отсидевшие у нас на улице были самыми уважаемыми. Я вот избежал, хотя по молодости побывал в одной банде, а кое-кто там застрял надолго.

Она посмотрела с сочувствием, парни с окраины да еще из неблагополучных семей частенько вовлекаются в банды, те заменяют им семьи, вырваться оттуда бывает непросто.

– Хорошо живет, – заметила она. – Вор в законе, как сыр в масле.

– Подпольная империя, – уточнил я, – от можа и до можа… Ну ладно, не империя, нехилое королевство средних размеров, растет и ширится, как рак четвертой стадии.

Она буркнула:

– Красивое сравнение. Ты не поэт?

– Математик, – отпарировал я. – Точность красивее поэзии, она прекрасна! Как думаешь, среди его людей есть ваш крот?

Она допила кофе и отодвинула чашку на середину стола.

– Нет.

– Тем лучше, – сказал я. – Тем лучше!

Она чуть наклонила голову, рассматривая меня исподлобья.

– Боюсь и представить, почему лучше.

– Да ладно, – ответил я легко. – Представила, и что? Все путем. Чище будет воздух.

Она покачала головой.

– А такие действия… кем-то санкционированы… или это голос всемирного пролетариата?

Я посмотрел на нее честными глазами.

– А ты в самом деле хочешь это знать?

Она вздрогнула.

– Нет, нет!

Я промолчал, почти всякий простой человек, который думает готовыми штампами, скажет, что я чудовище без капли гуманизма, для такого дважды два всегда четыре, а вот для человека гуманного часто точнее пять или даже восемь, а то и вообще равняется стеариновой свече.

– Ну-ну? – подтолкнула она.

Я ответил вяло:

– Для меня вор или грабитель… это преступник. На первый раз можно арестовать и посадить на какое-то время за решетку, но если попадается вторично, а то и в третий раз, таких нужно изымать из общества.

– Изымать? – спросила она, не спуская с меня взгляда. – Это как?

– Неважно как, – ответил я. – Синонимов много. Удалить, загасить, расстрелять, утопить… и много чего еще.

Она в изумлении покачала головой.

– Ты… очень даже…

Я ответил с неохотой:

– Мир меняется резко. По старым лекалам жить – погибнуть всему обществу. Сейчас не до драки с Западом, мы все в одной лодке, а лодка зовется планетой Земля.

Она смотрела с интересом.

– В самом деле считаешь, что гуманизм ведет к катастрофе?

– Гуманизм не приведет, – пояснил я, – но то, что зовем сейчас гуманизмом, не гуманизм.

– А что?

Я ответил уклончиво:

– Есть гуманизм с человеческим лицом, а есть со скотским. По законам второго жить легче и приятнее. И все разрешено. Так вот страны Запада живут по законам второго и тащат за собой и упирающийся Восток, где нравы более… отсталые, как они вещают, хотя те нравы просто чище и пока еще человечнее.

Она улыбнулась.

– Ого, рассуждаешь правильно, как искусственный интеллект. Может быть, ты он и есть? Сейчас о нем кто только не говорит! Обещают, что вот-вот появится.

– Я не искусственный, – заверил я, – все во мне натуральное. Можешь пощупать.

Она с готовностью пощупала, покачала головой.

– Ого, какая реакция. И семенники снова тяжелые… Ты же только что вязался!

– Да? – спросил я. – Видно, задумался о чем-то, не заметил.

Она сердито ткнула меня кулаком в бок.

– Грубиян. Но за здоровьем нужно следить, теперь это в тренде. Если что пойдет не так, приходи, помогу. Мне все мужчины отдела мечтают вдуть, но то просто мужчинки, а то и вовсе мужики, не мое, а ты такой загадочный.

– Спасибо.

– А что с этим… вором в законе?

Я ответил медленно:

– Ты все поняла. А сейчас думаешь, напроситься или не напрашиваться… ну, участвовать?

Она фыркнула:

– А если так не думаю?

– Ну и не надо, – ответил я мирно. – Не думай. Работа в самом деле неблагодарная. Лучше завались снова в ночной клуб, оторвись по полной, пусти мужиков к себе через заднюю дверь…

Она посмотрела исподлобья.

– А ночной клуб взорвут?

– Умница, – сказал я, – замечаешь признаки скорого рассвета нового мира! Встает заря, тьма отступает. В пламени пожаров.

Она буркнула:

– То-то смотрю, режиссер Шахзаде-оглы объявил, что хочет снять фильм о Савонароле. А в «Новом Мире» анонсировали начало работы над серией о знаменитых аскетах начала христианства.

– Серьезно? – спросил я изумленно. – Ну наконец-то!.. И так быстро! Честно говоря, не ожидал. Все-таки гниль и разложение уже достали тех, кто еще с мозгами.

Она мрачно смотрела, как я поднялся, выгнул спину, распрямляя затрещавший позвоночник.

– Уже идешь?

– Я позвоню, – ответил я.

Она дождалась, когда я сделал шаг к двери, тогда только произнесла обреченным голосом:

– Подожди, я быстро.

Глава 9

Похоже, для нее это серьезное испытание, но, как догадываюсь, оправдывается тем, что я из еще более засекреченной организации, у которой и полномочия выше.

Вон по Флемингу большинство шпионов не имеет права даже брать в руки оружие, только самые-самые доверенные обладают правом стрелять на поражение. У таких перед номером стоят два нуля, о них не знает ни президент, ни премьер, а только глава секретной службы. Помощники и заместители тоже не знают, так вот и я, по ее мнению, тоже из таких самых-самых, и то, что делаю, одобрено на самом верху.

Ночь, как говорится, вступила в свои права, хотя она обходится без прав, но народу до жути жаждется, чтобы был некий вселенский закон, которому подчинено все,