Постепенно, по мере снижения уровней в пятнадцати бутылках,спортсмены стали проявлять больше внимания к полукруглому залу «Приморской», завысокими окнами которого колыхались кипарисы, плыла извечно вдохновляющаямолодежь луна. Там был такой маленький толстенький рыжий еврей с могучимсакс-баритоном. Вот он, вкупе с барабанщиком, и накачивал ритм «Гольфстрима».Под этот ритм вновь прибывшие и выкаблучивали, поддергивали своих девчонок,подбрасывали их юбками кверху, сами подпрыгивали, и все это с очень серьезными,едва ли не драматическими лицами, как будто бросали вызов существующемупорядку.

– А ну, ВВС, давайте у них девчонок уведем! – сказалвдруг Василий Иосифович. – Почему это такие девчонки с пацанами сидят, ане с настоящими мужчинами? Справедливость, я считаю, должна быть восстановлена.

Ребята, посмеиваясь, пошли приглашать девчонок на танец, атех, что уже танцевали со своими дружками, отхлопывали. Вместе со всемиотправился и Боря IV Градов, потомственный московский интеллигент. Впоследствиион не раз себя спрашивал: что со мной случилось в те годы, почему я так легкопокупался на дешевку в команде Васьки Сталина? Может быть, ловил этот привкусэкстерриториальности, принадлежности к своего рода «мушкетерам короля», которыедаже всесильному МГБ с его «Динамо» бросают вызов? В принципе это, должно быть,было какое-то подсознательное желание возродить дух «диверсионки», неподчиняющейся никому, кроме верховного командования. Так или иначе, в течениедвух лет он был одним из ближайших сподвижников коммунистического «принцакрови». Именно он, весь в коже, на ревущем мотоцикле увозил давнишнюю, еще сошкольных лет, Васькину зазнобу, жену знаменитого драматурга. Именно он отбивалу динамовцев только что привезенного из Белоруссии могучего дискометателя.Именно он участвовал в идиотской шутке Васьки, когда «кирюху», заснувшего вполночный час под памятником Пушкину в Москве, реактивным самолетом перебросилипод памятник Богдану Хмельницкому в Киеве, а потом потешались, глядя, как тотничего не узнает, проснувшись. Да сколько еще такого было за эти годы, пьяного,дурного и наглого суперменства! Что же, врожденные, что ли, у меня были такиенаклонности к свинству или приобретенные во время войны? Такие вопросы задавалсебе Борис много лет спустя, однако в то раннее лето 1952 года он такихвопросов себе не задавал, а только лишь отмахивался от чего-то неприятного,связанного с курортом Сочи.

Из тех шестерых трое оказались самбистами неплохого класса,а один из этих трех, уже в самом разгаре драки, вдруг применил незнакомый приеми саданул Борю-Града пяткой своего «говнодава» прямо под челюсть. Такого невстречалось даже и в Польше. Борис немного «поплыл» под несмолкающий гул«Гольфстрима», в течение секунды пытаясь определить, из какого куста бьет пулемет,то есть куда надо бросать гранату... Противник, однако, не смог воспользоватьсяпреимуществом этой секунды. В следующую секунду его собственная челюстьоказалась под ударом градовского кулака, и он через стол, сбивая бутылки ирасшвыривая объедки, вывалился на балкон. Борис и еще один вэвээсовец, а именнополузащитник футбольной команды Кравец, бросились за ним, однако юноша в рукиврага не отдался. Вместо этого он вспрыгнул на балюстраду, почему-то разодрална груди рубашку, трагически взвыл и спрыгнул вниз, на клумбу. «Не ушибся?!» –крикнул сверху Борис, но парень уже драл по аллее к морю. За ним несласьмилиция.

Битва продолжалась недолго. Могучий спортивный коллектив неоставил стилягам никаких шансов. Девчонок быстро растащили по номерам. Последнее,что запомнилось Борису, это когда он вытаскивал из кучи разгоряченных парнейголубоглазую, беленькую, чуть-чуть сутуловатую девчонку, был истерический хохотВасилия Иосифовича. «Ну дела, ну дела!» – ликовал отпрыск.

В коридоре девчонка неистово материлась и размахиваласигаретой, пытаясь прижечь Борису щеку. До начала битвы она, очевидно, ужеуспела основательно хватануть. В темной комнате она швырнула сигарету вумывальник, захохотала, потом зарыдала, застучала кулаками в стену, потомповернулась к Борису: «Ну, что, гад, брать меня будешь?» – «Не валяйдурака, – скривившись сказал Борис. – Что я тебе, оккупанткакой-нибудь? Не хочешь, уходи на все четыре стороны. Только подожди, покаребята разбредутся».

Он лег на кровать и стал смотреть в потолок, по которомупроплывали отсветы фар милицейских машин. Из ресторана еще неслись дикие вопли.Как это всегда бывает, к концу пьяного шабаша никто уже не помнил, кто начал ипо какой причине, всем просто хотелось драться. Доносился голос рыжегосаксофониста:

На рощу как-то пал туман,

Начался дикий ураган.

Березку милую любя,

Клен принял вихри,

Клен принял вихри

На себя!

Спев куплет, он начинал гудеть в свою гнутую трубу. Он явнолюбил свою работу. Девчонка тихо присела на кровать и стала расстегивать Борисурубашку.

Самое замечательное произошло утром. В буфете к Борисуподошли трое из вчерашних стиляг.

– Доброе утро, – сказали они.

– Доброе утро, – удивленно ответил Борис,присматриваясь, какой стул схватить для обороны.

– Ниче вчера было, правда? – спросили стиляги.

– Значит, вы не в обиде? – спросил Борис.

– Не, мы не в обиде. Вы наших чувих барали, мы ваших.

– То есть как это? – удивился он.

Стиляги охотно пояснили:

– А вот когда Вася приказал нас освободить из милиции, мыеще сюда вернулись, а тут ваши три пловчихи сметану рубали, ну, мы их к себевзяли и оттянули будь здоров. В общем, есть что вспомнить, Боря-Град! Верно,Боря-Град?

* * *

Спускаясь сейчас по ступеням факультетского здания, Борисвспоминал лица тех троих. Побитые, подмазанные йодом, распухшие, подрагивающиеот подобострастия лица трех щенков. Куда пропала столь артистическаямрачноватость вчерашних чайльд-гарольдов? Набиваются в друзья и тут жевыдумывают чепуху про пловчих. Дескать, мы квиты. Им бы надо тут бутылкойкефира меня по голове огреть, а не врать про сметану. Боятся враждовать свася-сталинским ВВС и ко мне хотят подмазаться, чтобы потом врать в «Ерш-избе»,как с Борькой-Градом в Сочи бардачили...