– Этот мой друг, его зовут Бpюс, то есть почти твой тезка,на фронте мы его так и звали Борис, все устроил замечательно и, как мнекажется, из чисто филантропических соображений. В условленном месте заамериканским КП, его там называют Чекпойнт Чарли, он ждал меня на машине. Еслидаже кто-то за мной пошел от КП – все-таки странно, что советский полковник такзапросто направляется на Запад, хоть я и изображал полную деловуюсосредоточенность, как будто по делам союзнической комиссии, – все-таки мыс Брюсом сразу оторвались от любого возможного хвоста. Он мне привез огромноекакое-то пальто и шляпу. Из-под пальто, правда, торчали советские сапоги, но натемных улицах никто не обращал ни на кого особого внимания. Оставив меня в тойкнайпе со стружками на полу, Брюс поехал за Вероникой. Между прочим, он весьсиял, этот Брюс Ловетт, он явно казался себе героем приключенческого фильма.Странные извивы психологии, знаешь ли: я так волновался весь этот день, глоталтаблетки, а тут вдруг, в этой кнайпе, совершенно успокоился и наслаждалсятеплым, старым пальто, кружкой отличного пива, джазиком, доносящимся изприемника за стойкой. Помню, я умиленно смотрел, как играли среди опилок дващенка спаниеля. Видимо, армия, знаешь ли, осточертела, вдруг расслабился отиллюзии другой жизни...

Когда она появилась, я не сразу ее узнал. На ней был плащ споясом, а голова укутана в темный платок. В Берлине в те дни было холодно, ивесь этот наш маскарад казался вполне естественным. Она сразу направилась комне и тогда уже сняла платок. Восемь лет прошло со дня нашей последнейвстречи...

– Как она выглядит? – спросил Борис. Они теперь стояли,опершись на балюстраду над огромным городом, в котором так бурно шла егомолодость и который в эти минуты попросту для него не существовал.

– Знаешь, ей скоро будет сорок девять, – медленнопроговорил Вуйнович. – Она совсем не подурнела, но это уже какая-то другаякрасота. Вот, посмотри, она это передала для тебя... – Он расстегнулверхние пуговицы кителя и вынул из внутреннего кармана цветную, нераскрашенную, а именно цветную, снятую на цветную пленку «Кодак» фотографию.

Все, что приходит оттуда, с Запада, всегда кажется чем-тоинопланетным, и вот на одном таком инопланетном лепестке, на цветнойкодаковской карточке, он видит два самых любимых и теплых лица из своегособственного мира: мамки и Верульки.

На снимке на фоне большого старого дома из белых досок, наярко-зеленом подстриженном газоне стояла группа премило улыбающихся персон: егомать в белых, легких и широких брюках, талия по-прежнему узка, грудьпо-прежнему высока, ее муж, длинный и сухопарый, со славным лошадиным лицом,Верулька, очаровательная американская девчонка в ковбойских штанишках, повисшаяу нового папы на плече, и еще некто, пожилой джент, пиджак внакидку, трубка вруке, на лице ироническое благодушие.

– А это кто? – спросил Борис.

Вуйнович засмеялся:

– Представь себе, это был и мой первый вопрос. Онаобъяснила, что это старый друг Тэлавера, известный журналист, год с чем-тоназад он был в Москве как гость посла Кеннана, и вот с ним она отправила тебекакую-то посылку, которую ты, по каким-то ее сведениям, получил...

Бориса вдруг просвистел страх: а вдруг он от них, вдругпровоцирует? Подняв глаза на полковника, он устыдился. Все-таки не может быть упровокатора такое человеческое, такое любящее и печальное лицо. Такую маску ненаденешь, это лицо без маски, оно как будто осуществляет ритуал прощания.

– Она думает только о тебе, – продолжалВуйнович. – Вытягивала из меня все возможные сведения о своем Бабочке. Я, ксожалению, немного знал. Слышал о мединституте, читал о спортивных успехах. Длянее это все было ново. Изоляция стопроцентная. За все время она не получила ниодного письма из Союза...

– Хотя бабка ей пишет, – вставил Борис.

– Ну значит, письма перехватываются, – сказалВуйнович. – Сама Вероника давно прекратила писать: боится повредитьблизким...

Еще одна предательская мысль посетила Бориса: а посылочку-тоне боялась отправлять по американским шпионским каналам? Вадим Георгиевич,будто расслышав, тут же на эту мысль ответил:

– Она себя кляла, что отправила тебе посылку. Очень уж,говорит, соблазн был велик. В ужасе просыпалась по ночам, пока не узнала, чтовсе в порядке, что ты сам забрал этот пакет и никто не видел, кроме того, ктопринес. – Он замолчал, глядя куда-то поверх крыш Москвы, потом вздохнул: –Вот в таком мире мы живем. Ты знаешь, большинство женщин, вышедших во времявойны замуж за союзников, оказались в лагерях...

– Если вдруг снова увидите ее... – сказал Борис.

– Маловероятно, но не исключено, – быстро вставилВуйнович.

– Ну, если сможете ей написать, скажите ей, чтобы она заменя не волновалась. Я уже совсем не тот Бабочка, которого она знала...

Вуйнович дружески положил ему ладонь на плечо:

– Я вижу, Боря, что ты стал сильным парнем, однако...

– Не волнуйтесь, никаких «однако», – усмехнулся Борис.Кажется, он все-таки немного тот же самый Бабочка, которого она знала, подумалполковник.

– Скажите, Вадим Георгиевич, вы были маминым любовником?

Задавая этот вопрос, Борис постарался показать Вуйновичу,что никакого особого смысла он в него не вкладывает, просто чистая информация.Не веря своим глазам, он увидел, что полковник смешался, что на его щеках дажепоявилось некоторое подобие румянца и сквозь морщины, седины и бородавкипромелькнуло нечто юношеское.

Что ему сказать, мучился Вадим. Ведь не сказать же, какдолго и как подробно я был любовником его матери в своих мечтах и какприскорбно прошла наша единственная интимная встреча...

– Нет, – сказал он. – Я никогда не был еелюбовником, Борис. Я всю жизнь обожал ее, это правда. В старомодном смысле онабыла моей мечтой. Знаешь, во всех этих московских разговорах о Веронике не такмного правды. На самом деле всю жизнь она любила только одного человека –твоего отца.

– Как у вас все было сложно, Вадим, – сказалБорис. – У нас, по-моему, все гораздо проще...

Вуйнович был рад. Он не очень-то надеялся на хорошийразговор, а тут этот «Бабочка» называет его по имени без отчества, словноприятель, как будто Никита. Он и в самом деле очень похож на отца, может дажевозникнуть иллюзия обратного хода времени.

– Давай, Боря, поживем еще лет десять и тогда поговорим стобой о сложностях жизни, – улыбнулся он.

– Где вы остановились? – спросил Борис.

– Ты еще не женился? – спросил Вадим.

– С какой стати? – спросил Борис.

– Но у тебя кто-то есть? – спросил Вадим.