Борис рассмеялся:

– Так где вы остановились? Можно ведь у меня, на Горького.

– Спасибо. Был бы рад с тобой пожить под одной крышей, данекогда. – Вуйнович явно без большого удовольствия возвращался к своимсобственным делам. – У меня через четыре часа самолет.

– В Германию?

– Да, в ГДР.

– Как вы думаете... – начал было Борис, но осекся.

– Что?

– Да нет, – махнул рукой Борис. Он хотел спросить:«Будет ли война с Америкой?» – но потом подумал, что это прозвучало бынеуместно в разговоре с полковником артиллерии, да еще из Германии. Да и вообщевопрос дурацкий. Что это значит, «война с Америкой»?

– Когда хотят спросить и не спрашивают, возникает какое-тоболото, – после минуты молчания сказал Вуйнович.

Борис виновато усмехнулся. Он вдруг почувствовал, что емувовсе не хочется перед Вуйновичем подчеркивать свое превосходство и выказыватьснисходительность. Скорее, наоборот: хочется какие-то вопросы дурацкие задаватьи с интересом ждать ответов. Вдруг совсем нечто несусветное пришло в голову:вот если бы после смерти отца мать вышла замуж за этого Вадима, мы могли быдружно жить.

– Да нет, Вадим, вы не думайте, что я что-то утаиваю. Мнепросто дурацкий вопрос в голову пришел о войне с Америкой.

Вуйнович посмотрел на часы и положил на балюстраду своюраздутую кожаную папку, вместившую явно больше того, что она могла вместить.

– О войне с Америкой мы с тобой, я надеюсь, еще поговорим,если она, не дай Бог, не разгорится. Сейчас мне уже надо спешить, и... знаешь,я взял эту папку с собой на всякий случай, я не знал, можно ли тебедовериться... Ну, а теперь вижу, что можно... знаешь, я хотел бы, чтобы тызабрал все это хозяйство... здесь мой самый, ну, так сказать, интимный архив...Снимки, записи, письма, стихи... в общем, всякие сентиментальности... Мненеобходимо это где-то оставить, а кроме тебя, Борька, больше нет никого... Нухорошо, придется, видимо, все сказать. Понимаешь, я почти уверен, что меня содня на день снова возьмут. Нет-нет, совсем не в связи с берлинскими делами.Уверен, что они об этом ничего не знают. Просто вокруг меня сложилась такаяпредарестная обстановка. Я это чувствую по каким-то отрывочным разговорчикам,по взглядам особистов, по вопросам на партсобраниях. Скорее всего, кто-то изблизкого круга доносит о моих настроениях, ну... и потом, дело тридцатьвосьмого года никуда не исчезало... там, конечно, помнят, как я держал себя наследствии... и в лагере... конечно, они бы меня там уничтожили, если бы не твойотец... Словом, моя реабилитация под вопросом, несмотря на все ордена иранения... Что ж, от сумы и тюрьмы не зарекайся, гласит некая мудрость нашегозагадочного народа, однако я не могу себе представить, что в моих бумагах, вотв этом, самом дорогом, снова будут возиться эти... – он осекся, посмотрелв глаза Борису и твердо закончил фразу: – Эти грязные крысы. Поэтому я и прошутебя взять это.

– Конечно, возьму, – сказал Борис.

– Можешь прочитать то, что там есть, просмотреть снимки, вобщем все, без стеснений. Может быть, лучше поймешь поколение своих родителей.

– Конечно, просмотрю, – пообещал Борис.

– Ну вот и прекрасно, – вздохнул полковник. –Теперь я сажусь на вон тот троллейбус и еду в центр, а оттуда на аэродром.

Какой печальной была жизнь у этого Вадима, подумал Борис.Никаких триумфов. Постоянное и безнадежное соперничество с моим отцом,безнадежная любовь...

– Послушайте, Вадим, что же так вот ехать-то назаклание? – проговорил он. – Может быть, побороться? Послушайте,хотите я поговорю с одним человеком? Он действительно может помочь.

На лице Вуйновича отразилось какое-то острое беспокойство.

– Ни в коем случае, Борька! Никому, прошу тебя, ни слова онашей встрече! Будь что будет, я не хочу больше никаких протекций, никаких игр.Поверь мне, я честный человек, а это для меня самое главное. Жизнь проходит,амбиций никаких не осталось. Единственное, о чем я мечтаю – ладно уж, признаюсьтебе в своих мечтаниях, – это тихо стареть и видеть, хоть изредка,стареющую Веронику. Это, собственно говоря, мечта о мечте, и ее никто у меня инигде не отнимет. Ну, я пошел. Дай-ка я тебя обниму на прощание!

Они обнялись. Запах пота и «Шипра» из-под мышек армейскогополковника. Черт побери, это действительно похоже на прощание с «поколениемродителей».

Вуйнович тяжело побежал к троллейбусу. Перед тем как ступитьна подножку, обернулся, махнул. Китель, натянувшийся на спине, подчеркнул нетолько излишки, но и некоторый изъян плоти, основательную впадину под лопаткой.Черт побери, он, кажется, мне очень много сказал. Он, кажется, сказал то, о чемя даже не решаюсь подумать.

* * *

«Прощание с поколением родителей» оказалось неокончательным: Бориса в тот день поджидал еще один сюрприз. Согласитесь,читатель, так бывает ведь не только в романах. Текут ваши дни один за другим,демонстрируя одну лишь рутину, одно лишь присутствие здравого смысла (илиотсутствие такового), одно лишь бытовое, подсчет денег например (или долгов),как вдруг включается какое-то ускорение – Борис I V, естественно, сравниваетэто с мотоциклом, – и вдруг события начинают громоздиться одно на другое,как будто все они только и поджидали какого-то дня, чтобы явиться разом.Читатель может сказать, что реальность и роман несравнимы, что в жизни событиявозникают стихийно, а в романе по авторскому произволу; это и верно, и неверно.Автор, конечно, многое придумывает, однако, оказавшись в тенетах романа, ониногда ловит себя на том, что становится как бы лишь регистратором событий, чтоони в некоторой степени уже определяются не им, а самими персонажами. Таковынеясные ходы романа, где каждый норовит дудеть в свою собственную дуду.Говорят, что иные авторы для того, чтобы упорядочить этот бедлам, составляюткартотеки персонажей, где заранее определяются, а стало быть, и основательновзвешиваются их возможные поступки, мы же еще десять страниц назад, ей-ей, непредполагали, что вот сейчас снова появится в нашем повествовании ТасяПыжикова, и не одна.