Войдя в подъезд своего дома с рюкзаком, где лежалиотработанные медицинские учебники, в одной руке и с архивом Вуйновича в другой,Борис сразу же увидел миловидную провинциальную дамочку, сидевшую на стулевечно отсутствующей лифтерши. О ее провинциальности прежде всего говорилоиспуганное выражение лица с ярко намазанными губками и только потом ужежакеточка в талию и с некоторыми буфиками на плечах. При виде вошедшего изсолнечного света в сумрак вестибюля парня дамочка вскочила со стула, словнопросительница в приемной, скажем, министра, когда уважаемый товарищ внезапнопокидает кабинет. Борис удивленно посмотрел на нее и, как хорошо воспитанныйбабушкой молодой человек, даже слегка кивнул: мол, добрый день, сударыня, ну, азатем уже нажал кнопку лифта. Лифт успел опуститься, когда он услышалвзволнованный голос «сударыни»:

– Товарищ, вы не Борис Никитич Градов будете?

Он глянул на нее и увидел, что она едва ли не задыхается отволнения; руки ее были сжаты на груди, густо намазанные губки трепетали.

– Да, это я, – удивленно сказал Борис. – А вы,простите...

– А я вас жду весь день, – забормотала она. –Поезд пришел в шесть пятьдесят, ну мы сразу сюда, конечно, немного растерялись,не туда на трамвае заехали, но потом все ш таки... Ой, я что-то не то говорю...

– А по какому, собственно... – начал было Борис, но онане дослушала вопроса, бросилась куда-то за шахту лифта, в глубину вестибюля,восклицая: – Никита, где ты? Никитушка, ну куда ж ты заховался опять, горемое?!

Слова ее гулко неслись вверх по лестничной клетке. Внимаяим, смотрели сверху два кота, оранжевый и темно-красный. Такими их, во всякомслучае, делал луч, преломляющийся в витраже. Все это немного похоже насновидение, подумал Борис. Дамочка появилась из-за колонны, стуча высокимикаблуками туфель, очевидно сделанных на заказ. Довольно хорошая фигура. За рукуона вела мальчика лет шести-семи в кофточке с пуговками, коротких штанишках ичулках на резинках.

– Ну, вот, Никита, посмотри, это дядя Боря! – говорилаженщина. – Вот это и есть тот самый дядя Боря. Вот счас вы ипознакомитесь!

Мальчик дичился, смотрел светло-серыми глазками из-подкрутого лобика, топорщилась не очень-то аккуратно подстриженная темно-меднаящетинка волос.

Еще ничего не понимая, но уже предчувствуя что-точрезвычайно важное для себя и для всех своих, Борис открыл дверь лифта.

– Давайте поднимемся, – сказал он.

– Никита еще ни разу не ездил в лифте, – почему-то сгордостью сказала женщина.

– Мама, я не хочу, – басовито сказал мальчик.

– Не бойся, – улыбнулся ему Борис. Он протянул емуруку, и мальчик вдруг охотно подал ему свою маленькую ладошку.

В лифте она прижала к глазам платок:

– Ой, какой же вы, какой же вы, Борис Никитич...

Открывая дверь квартиры и пропуская гостей вперед, Бориссказал:

– Прежде всего, как мне вас называть?

– Тасей меня зовут, – сказала она. В голосе ужеслышались сдавленные, приближающиеся рыдания. – Таисия Ивановна Пыжикова.

– Проходите вот сюда, пожалуйста, в столовую, вот на диван,прошу вас, располагайтесь, я уже почти понял, кто вы, но не могу еще во все этоповерить...

Борис потащил стул для себя, на нем оказалась коробка сосвечами зажигания. Поставил было коробку на некогда роскошный, но давно ужезаляпанный и замазюканный стол и увидел на нем валяющиеся кожаные штаны.

– Извините за беспорядок, – пробормотал он и подумал,как быстро здесь все захламляется. Кочующая команда гонщиков и публика с улицыГорького чего только не оставляют за собой, однако особенно неопрятныепоследствия сборищ – это открытые и неопустошенные, сразу же начинающиеосновательно подванивать банки рыбных консервов. Ну и окурки, черт бы их подрал,повсюду натыканы, скрюченные, гнусные, как подзаборные бухарики, источникивони. Вон кто-то мыльницу притащил из ванной и заполнил ее смердящей дрянью.Вера Горда, которая в начале их романа так ревностно взялась за очистку«Борисовых конюшен», в последнее время в связи с некоторыми обстоятельствами еевсе усложняющейся личной жизни несколько утратила рвение, да и вообще режезаглядывает. А квартира этого как будто только и ждет, мгновенно превращается всвалку.

– Ой, как вы на него похожи! – тихо воскликнула ТаисияИвановна Пыжикова.

Она как будто немного успокоилась, хотя все еще сжимала рукинад колыханием груди. Что касается мальчика, то ему в этой квартире явнонравилось. Особенное же его внимание привлекала стоящая в коридоре на подпоркахрама мотоцикла «харлей» с одним, уже подвешенным колесом и с множествомразбросанных вокруг деталей.

Борис не мог оторвать глаз от мальчишки. Тот выглядел почтиточь-в-точь, как отец на детских снимках.

– Ой, неужели же вы обо мне что-то слышали? – спросилагостья.

– Вы знаете, Тася, я сам вернулся из Польши только в сороквосьмом году, ни о чем не ведая, однако бабушка узнала что-то от штабных. Как японимаю теперь, вы та самая женщина, с которой отец прошел всю войну?..

Она мгновенно разрыдалась:

– Да... да... это я... ну знаете, как тогда-то говорили,пэпэжэ... даже немного унизительно... а мы, ну вот, ей-богу, не вру... БорисНикитич... а мы ведь так любили друг друга... Я ведь ничего от него не хотела,только любви... только рядом быть, заботиться, чтоб все было чисто... чтобывовремя ел горячее и вкусное... ведь такой военачальник... Ой, Боречка Никитич,никому, кроме вас, не говорила... ведь когда мне в НКВД приказали: иди кГрадову, на гитаре поиграешь... ну неужто ж я думала, что так все закpужится...что вся жизнь с ним, незабвенным моим, так закружится... что так мы с ним иокажемся не разлей вода... Я ведь в жены-то не просилась, понимала, что«походно-полевая», и Веронику Александровну, законную, не поверите, оченьуважала... а только иногда, как видела ваши карточки у Никиты Борисовича настоле, только плакала немножко... ну вот...

– А вот этот молодой человек, стало быть, мой братик? –спросил Борис, и у него у самого ком начал гулять в горле, рука потянулась заспасительной сигаретой.

Таисия зарыдала еще пуще:

– Значит, признаете, Борисочка Никитич, признаете? Кто же онвам, если не братик, ведь я же на шестом месяце была, когда Никиту Борисычаубили...

– Иди ко мне! – сказал Борис мальчику, и тот охотноперебрался с дивана к нему на колени.