день рождения. На этом собрании бывшие заключенные из Литвы «пели националистические песни, песни бывшей буржуазной Литвы»779. Больше всего партийных функционеров встревожило празднование дня рождения новоприбывшего демобилизованного солдата, а не бывшего заключенного. Это было гораздо серьезнее: выходило так, что неисправимые националисты, справедливо отбывшие свои сроки за борьбу против советской власти в Прибалтике, могут сбить с пути впечатлительную молодежь. В свете указаний ЦК этот день рождения выглядел как угрожающая попытка индоктринировать лояльного советского гражданина.

Наконец, еще одна область интереса КГБ в плане потенциальной оппозиционности в Воркуте во второй половине пятидесятых годов появилась благодаря возобновлению антирелигиозной пропаганды при Хрущеве и его непрерывной борьбе против религиозных верований в Советском Союзе780. В Воркуте религиозные «сектанты» часто служили объектом слежки КГБ в связи с этой кампанией. В 1957 году сотрудник городского управления КГБ рапортовал, что в Воркуте действуют религиозные группы всех типов, в том числе свидетели Иеговы781, баптисты и меннониты. Неудивительно, что бывшие заключенные и их семьи часто фигурировали в рапортах о деятельности этих групп. Чекисты особо выделяли свидетелей Иеговы. Согласно одному донесению, «иеговисты в различных районах города нелегально собираются для отправления религиозных обрядов, проводят работу по вербовке в секту новых членов, среди верующих и граждан распространяют иеговистскую литературу, поддерживают связи с единоверцами, проживающими в различных областях Советского Союза, и иеговистскими миссионерами капиталистических государств». Религиозные группы часто собирались на квартирах бывших заключенных, многие из которых уже отбыли сроки в сороковых и начале пятидесятых годов за свои неортодоксальные религиозные верования. Такие люди, как Король Прокопьевич Нищий, бывший узник, ныне работавший кузнецом на шахте № 30, руководили регулярными еженедельными сходками, где собирались до двадцати шести участников. Но самым опасным в деятельности свидетелей Иеговы властям представлялся открытый отказ многих из них участвовать в выборах782.

Как и в большинстве случаев потенциально опасной «антисоветской» деятельности, местные сотрудники КГБ и партийные организации применяли политику арестов зачинщиков и решительных мер по пресечению религиозной пропаганды. Профилактические меры включали в себя публикации в местной газете с резкой критикой и разоблачениями сектантов. Например, в марте 1959 года в местной газете вышла большая статья с рассказом о Кривчуке, бывшем заключенном, который стал свидетелем Иеговы, пока отбывал срок за украинский национализм. Вскоре после освобождения в 1955 году его призвали в армию, а затем арестовали вторично, на этот раз за то, что он заманивал сослуживцев в свидетели Иеговы. Теперь он жил в Воркуте, «окончательно порвав с сектантами „Свидетели Иеговы“, начал трудиться <…> Он жизнерадостен, общителен и благодарен товарищам по труду, принявшим его в свою рабочую семью». Мораль состояла в том, что душевный мир нужно искать не в религии, а в коллективном труде783. Несмотря на репрессии и пропаганду, «сектанты» продолжали существовать, особенно свидетели Иеговы; в 1961 году один их лидер по фамилии Казак, работавший на шахте № 9, был арестован, а большое количество религиозной литературы, найденной у него в доме, конфисковано784. Слежка за бывшими заключенными, которых подозревали в нелегальной религиозной деятельности, продолжалась и в шестидесятых годах.

Фактически КГБ продолжал следить за бывшими заключенными еще долгое время после Хрущева. В 1967 году бывший заключенный Павел Негретов был официально допрошен КГБ по поводу планов его жены съездить в Западную Германию навестить семью. Допрос начался с того, что незнакомый человек, назвавшийся агентом КГБ, подошел к нему на автобусной остановке и пригласил на беседу. Хотя официально темой разговора была поездка жены, Негретов вскоре понял, что на него давят из‑за деятельности во время Второй мировой войны. Во время войны он вступил в «Национальный трудовой союз нового поколения», протофашистскую организацию русских эмигрантов на Западе. За это его приговорили к пятнадцати годам в ГУЛАГе. Теперь, двадцать лет спустя, воркутинский КГБ просил Негретова написать письмо с осуждением этой группы, возродившейся в форме антикоммунистической организации «Национальный трудовой союз». Негретов категорически отказался785. Непрекращавшаяся слежка КГБ постоянно напоминала Негретову и другим бывшим заключенным об их статусе аутсайдеров. Люди, подозреваемые в потенциально антисоветской политической, националистической и религиозной деятельности, еще долгое время после освобождения служили жертвами подозрений, слежки, давления и даже арестов.

СТРЕМЛЕНИЕ К РЕАБИЛИТАЦИИ

Перспективы бывших заключенных в советском обществе дополнительно осложнялись их правовым статусом. Одно лишь освобождение из ГУЛАГа не вело к немедленному восстановлению всех прав советского гражданина. Заключенные, чьи приговоры не были отменены и кто не был официально «реабилитирован» государством, сталкивались с разнообразными ограничениями гражданских прав786. Главным из этих ограничений было то, что заключенные, осужденные за «особо опасные преступления» и не реабилитированные, обычно не получали полноценных паспортов, дававших право жить в любом месте Советского Союза. Вместо него они получали так называемый паспорт с минусом, который не позволял им жить ближе 101 километра к большим городам и в приграничных зонах с ограниченным доступом787. Нереабилитированные заключенные обычно не могли вступить в КПСС или восстановиться в ней, и этот фактор существенно ограничивал их социальную мобильность. У них не было прав даже на ту символическую денежную компенсацию, которую получали по советским законам реабилитированные заключенные (две месячные зарплаты). Годы, проведенные в тюрьме, лагере и ссылке, не засчитывались при начислении премий и пенсий788. Словом, нереабилитированные бывшие заключенные были с правовой точки зрения гражданами второго сорта.

Перспектива реабилитации бывшего заключенного в значительной степени зависела от того, как именно конкретного человека освободили из лагеря. Люди, чьи сроки истекли или были сокращены центральными и местными комиссиями, работавшими в 1954–1956 годах, обычно освобождались без реабилитации. Освобожденных по УДО и по амнистиям обычно тоже не реабилитировали. Из 100 с лишним тысяч заключенных, освобожденных из лагерей Воркуты с 1953 по 1960 год, имели хоть какие-то шансы на немедленную полную реабилитацию только те, кого освобождали центральные и местные комиссии в 1954–1956 годах. Одним из таких заключенных был Василий Егорович Романовский, арестованный в 1953 году по обвинению в подготовке покушения на Сталина. Поскольку единственным доказательством его вины служил визит в Оружейную палату в Кремле, комиссия по пересмотру уголовных дел в Воркуте в мае 1956 года единогласно постановила реабилитировать и освободить его789. Но Романовский принадлежал к явному меньшинству, поскольку эти комиссии давали полную реабилитацию лишь в очень немногих случаях790. Подавляющее большинство узников, освобожденных из воркутинских лагерей, не были реабилитированы сразу после освобождения. Кроме того, правовой статус освобожденных людей создавал большую путаницу из‑за того, что массовыми освобождениями руководили несколько разных