– Да нет, – улыбнулся он в ответ столь жежестко. – Все просто и понятно, как инженер, такую постановку вопросатолько приветствовать могу… Люблю рационализм.

– Вот и прекрасно. Э, нет, не нужно смотреть на меня стольгурманским взглядом – настоящая работа только начинается, мы с примитивнойувертюрой разделались, не более того. Авторучка и бумага есть? Ну и плевать, язахватила. Расчеты предстоит проделать прямо-таки инженерные…

…Последующие часа полтора обернулись сущим адом. Половинапухлого Ирининого блокнота оказалась исчирканной корявыми схемами и стрелками:отбирая друг у друга авторучку, они чертили поверх старых рисунков и, торопливоперелистнув страницы, начинали малевать новые, порой легонько ругались,спорили, в горле першило от бесчисленных сигарет, благоразумно прихваченныйРодионом полуторалитровый баллон «Фанты» вскоре опустел, потом Ирина приняласьэкзаменовать его, придирчиво, в диком темпе, при малейшей заминке трагическивоздевая бездонные очи к потолку машины, а однажды сгоряча пустила матом почищевокзального бича. Однако настал момент, когда оба, помолчав, переглянулись – ипоняли, что обсуждать больше нечего. Все просчитано от и до. «Сокровище»обречено – если все пройдет согласно писаным схемам, вопреки незабвеннойпоговорке про бумагу и овраги…

– Мать твою, – с сердцем сказала Ирина. – Горекхлеб у киллеров, оказывается, кто бы мог подумать, в кино так элегантно икрасиво все явлено…

– Да уж, – отозвался он устало и сердито.

– Дай сигаретку, тошнит уже от них, а остановиться не могу…– Она откинулась на спинку сиденья, сбросила туфли, вытянула ноги, наскольковозможно. С закрытыми глазами выпустила дым. – Что странно, Родик,совершенно не чувствую себя моральным уродом…

– Аналогично, – усмехнулся он, не сводя взгляда с ееног. – Спишем все на время и страну, а? – и с намеком прикоснулсяколенкой к стройному бедру.

Ирина выбросила окурок в окно, потянулась, закинув руки заголову, не открывая глаз, продекламировала отрешенно:

– Я наклонюсь над краем бездны,

И вдруг пойму, сломясь в тоске,

Что все на свете – только песня

На неизвестном языке…

На ее чистое, свежее личико, казавшееся совсем молодым,легла тень, уголки полных губ слегка опустились. Казалось, рядом с ним осталосьлишь совершенное тело, а душа упорхнула в неведомые эмпиреи.

– Кто это? – спросил он, отчего-то почувствовавнедовольство.

Так, один непризнанный гений. Повесился когда-то. Дуракиговорили, из-за меня, но на самом деле, ма пароль[6] , произошлоэто исключительно из-за водки и полнейшего отсутствия характера. Дела давноминувших дней, предания Совдепии глубокой… – Она открыла глаза. – Родик,ты бы смог меня убить?

Ни малейшего намека на шутку в ее голосе не было. И он,подхлестнутый неведомым импульсом, ответил честно:

– Не знаю.

– А что чувствуешь, когда убиваешь человека?

– В моем случае? – грустно улыбнулся он. –Удивление. И не более того. Только что был живой человек, наганом под носоммахал – и стал труп. Нет, этого не опишешь…

– Тот поэт пытался меня однажды убить. Но поскольку у негоабсолютно все, кроме стихов, получалось предельно бездарно, получилось сущеебезобразие, не страшное ни капельки, смешное… – Она смотрела в неведомыеРодиону дали, и он никак не мог понять, печальны или веселы представшие еевзору картинки прошлого. – Смех…

– Сколько у нас времени? – грубовато прервал он.

– С полчасика. – Ирина открыла сумку, кинула тудаблокнот и авторучку. Прильнула к нему, заключив в устойчивое облако дорогихдухов, и, прежде чем он успел по-настоящему обнять инфернальную любовницу,прошептала в ухо: – Нет, не здесь… отведи меня в кусты и трахни. Хочется опятьпобыть девочкой с Киржача, как в беспечальные года…

…В засаде он сидел минут пятьдесят – собственно, засада былапредельно комфортабельная, ибо все это время Родион пребывал в своемновообретенном «скорпионе», покуривал, слушал музыку и лениво разглядывалпрохожих. Он терпеть не мог пустого ожидания, но утешал себя тем, что умениетерпеливо ждать, если прикинуть вдумчиво и творчески, необходимо гангстеру, какнеброский вид шпиону. Неясным оставалось одно: касается ли сия истина гангстероввременных?

Он встрепенулся, опознав в вышедшем из подъезда молодомчеловеке личность с показанной Соней фотографии – времен студенческих,невинных. И ощутил легкое разочарование – хозяин подпольного бардачка ничуть непоходил на такового, как две капли воды напоминая юного американского «яппи»:модный костюмчик, галстук в горошек, аккуратная прическа, физиономиякомсомольского активиста былых времен, платочек в тон галстуку, кожаный кейс…

Впрочем, он тут же вспомнил своего любимого Лема – тотэпизод, где к отважному звездопроходцу Ийону Тихому заявляется в гостисотрудничек порнографического журнала, джентльмен самого респектабельногооблика, неотличимый от дорогого адвоката из старинной конторы. Поистине,создается впечатление, что писатели ничего и не выдумывают из головы…

Родион ожесточенно завертел ручки, опуская стекло, –нашлась-таки ложка дегтя в бочке меда, электрический стеклоподъемникзабарахлил… Прилизанный молодой человек уже сунул ключ в замок своей беленькой«девятки», когда Родион, наконец, справился со стеклом, высунул голову и вполневежливым тоном окликнул:

– Простите, можно вас?

– Это вы мне? – столь же вежливо откликнулся молодойчеловек, с наклонением головы указав себе в грудь безымянным пальцем.

Глаза у него, правда, на миг стали жесткими, взгляд описалсложную кривую, определенно выискивая вокруг возможный источник опасности. Нуда, Соня рассказывала, что эта разновидность нелегального бизнеса почитаетсясамой презренной, и на таких вот мальчиков наезжают все, кому не лень…

Кожаный кейс неуловимым образом перекочевал в левую руку, аправая, чуть согнувшись в локте, блуждала в районе пояса.

– Прошу. – Родион с самой простецкой улыбкой распахнулправую переднюю дверцу. – Надо поговорить, я друг Сони Миладовой…

Похоже, вьюнош немного успокоился. Заперев машину, подошел к«форду», сел степенно, неторопливо и глянул с вежливым немым вопросом. Родионачуточку сбивало столь джентльменское поведение, он предпочел бы классическуюразборку, хотя не был ни на одной и плохо представлял, как она должнапротекать.

На несколько секунд он потерял инициативу. Спохватившись,приступил к исполнению старательно продуманной сцены – достал из бардачкадоллары, старательно, неторопливо отсчитал десять сотенных, положил их наогороженную черной пластмассовой решеточкой панель. Вынул «Зауэр», выщелкнулобойму, большим пальцем вытолкнул пару патронов и придавил ими лик президента.Вновь вставив обойму, обозрел получившийся натюрморт и, развернувшись кприятному молодому человеку, спросил: