младенцем. Из всех беженцев та была самая бойкая. – Люсия, покажи пример – иди первая.

Люсия прижала к себе малыша, и ее темное лицо приобрело пепельный оттенок:

– Люсия не может, Люсия потом, после всех, – ее нижняя губа отвисла, обнажая крупные белые зубы.

– Иди, Люсия! – закричала Варвара.

Негритянка окаменела, но не двинулась с места.

Варвара резко повернулась к женщинам. Тесно сбившись в кучу, они составляли монолит смуглых тел.

– Если вы сейчас же не встанете и не пойдете в вертолет, завтра вас сожгут вместе с детьми!

Захлебнувшись на последней ноте, она схватила за руку первую попавшуюся женщину и оторвала от нее малыша, который тут же зашелся в крике.

– Быстро, быстро, бегом!

Не думалось, что первой стронется с места тихая женщина со сломанной рукой, кое-как перехваченной грязной тряпкой. Варвара даже не знала ее имени.

– Я пойду. Я хочу жить.

Ее лицо с покрасневшими белками глаз выражало отчаяние самоубийцы. Вцепившись одной рукой в трап, женщина стала споро пониматься вверх, раскачиваясь подобно воздушной гимнастке под куполом цирка. Сама Варвара давно слетела бы головой вниз, а эта ничего, хоть и с одной рукой, а карабкается. Когда босые пятки женщины исчезли в брюхе вертолета, толпа внизу будто очнулась:

– Я! Я теперь! Нет, я!

Гвалт десятка криков перекрывал шум вертолетного двигателя. С невесть откуда взявшимися силами женщины ринулись к трапу. Здоровяк Йонатан едва сдерживал их напор, мешая вырвать трап из рук. По его голове молотили крепкие кулаки. Малыш Леон мартышкой вскочил на спину Фернана и обхватил пятками за бока, не позволяя ему пошевелиться.

Чтобы пробиться к Йонатану, Варваре пришлось оттолкнуть с дороги маму Луизу – толстую пожилую негритянку, страдавшую одышкой.

– Стоп! – срывая голос, она закричала так страшно, что толпа на миг притихла. Стремительными движениями Варвара выхватили из кучки женщин девочку-подростка с братишкой на руках. – Сначала они, потом ты, ты, ты!

Рассекая собравшихся, она расставляла их, как фишки на карте. Усталость, боязнь, страх забылись, и сейчас Варвара не чувствовала ничего, кроме необходимости действовать быстро и четко. Она орала, толкала в спины, подсаживала и стаскивала до тех пор, пока по трапу не поднялась последняя женщина.

Бортмеханик Женя высунулся из люка и призывно махнул рукой, приглашая на борт. Подняв лицо так, что раскаленное солнце выжигало глаза, Варвара снова ступила на шаткую ступеньку, дрожавшую в унисон с биением ее пульса.

Как было оговорено заранее, она полетит с беженцами в лагерь, а Йонатан и Фернан поедут на джипе, чтобы доложить о новой партии беженцев. Это была чистая формальность, потому что помочь миссия практически ничем не могла. Основным занятием миссии являлась передача сведений в ООН, которое, в свою очередь, использовало полученные данные в очередной бессмысленной говорильне на Совете Безопасности.

Подниматься в вертолет оказалось страшнее, чем спускаться. С каждым усилием в ушах нарастал равномерный гул, словно тело погружалось под толщу воды. Когда Варвара, оглохшая и ослепшая, ввалилась в салон, Женя стремительно поднял трап и захлопнул дверцу.

Вертолет летел, тяжело покачиваясь с борта на борт. Варвара обняла за плечи седоголовую маму Луизу, почувствовав под ладонью влажную от страха кожу.

Та благодарно улыбнулась:

– Спасибо, Варя! Я знаю, что Бог очень любит тебя, – она посмотрела в направлении кабины пилота и уверенно заключила, – и всех русских.

* * *

Мысль подарить Варваре розы пришла к Ладынину после того, как экипаж вертолета доложил об успешном выполнении задания. В это время Ладынин бил мух, налетевших сквозь дырку в марлевой сетке.

При виде майора Лямзина сердце тревожно екнуло, и, чтобы заглушить тревогу, Ладынин прицельно шмякнул по самой наглой мухе.

– Докладывай, Гриша, обстоятельства выполнения задания.

Майор Лямзин – здоровенный детина с ярко-голубыми щелками глаз на круглом лице – застенчиво улыбнулся:

– Да все в порядке, товарищ полковник. Ничего особенного: прилетели, подобрали, отвезли, и никакого риска, – он потер рукой щеку, – обстреляли маленько возле Рио, но мы вираж заложили и ушли. Я координаты унитовцев доложил, их уже накрыли.

От известия про обстрел внутри Ладынина все заледенело. Он медленно развернул и снова свернул газету, поискав глазами очередную муху. Четко вбил ее в стену и только после этого спросил:

– Варвара Юрьевна не пострадала?

– Обижаете, товарищ полковник. Все целехоньки. Высадили в лагере беженцев как новеньких, волосок к волоску. Разве что мальчонку одного укачало. Но мы ему с собой бутылку минералки дали. – Переступив с ноги на ногу, Лямзин переместился поближе к вентилятору. – Ох, и героическая женщина Варвара Юрьевна, жаль, что не наша, а эмигрантка. Ей бы полками командовать, а не у империалистов прислуживать.

– За «прислуживать», я тебя, Лямзин, самым последним в баню пущу, когда пар весь выйдет, – сказал Ладынин, – чтобы знал, на кого хвост подымать.

– Да что вы, товарищ полковник, – с притворным ужасом замахал руками Лямзин, – я после этого рейса за Варвару Юрьевну горой встану. А если надо, могу и букет подарить.

– Ишь ты какой умный. Цветы я и без тебя подарю.

Идея, подаренная майором Лямзиным, вспыхнула и заблестела, как луч прожектора среди ночной саванны.

«Самый прекрасный цветок для самой лучшей женщины – роза порцелана – фарфоровая роза», – подумал Ладынин.

О, это был уникальный цветок нежно-пурпурного цвета, достигавший двадцати пяти сантиметров в диаметре, где из фарфоровых лепестков маленьким факелом возвышалась махровая сердцевина.

Сегодня ночью принимали важный груз, и спать почти не довелось, наверное, поэтому мозги в полудреме сгенерировали слащавую картину коленопреклоненного рыцаря с дивным букетом роз в стальных рукавицах. Чтобы отогнать навязчивое видение, Ладынину пришлось принять ледяной душ, пробиравший до самых пяток. В сердцах он обозвал себя престарелым ловеласом и постарался выкинуть глупости из головы. В самом деле, что может быть смешнее волокиты с лысой макушкой и мешками под глазами? Вот если бы он смог снова стать лейтенантом, а Варвара студенткой…

На миг Ладынину стало жалко потраченных лет, в которые они могли бы быть вместе, но тут же подумалось, что тогда в его судьбе не случилось бы Африки – проклинаемой и любимой, а были бы домашние тапочки, подмосковная дача и малогабаритная квартира где-нибудь в Выхино, поближе к воинской части. Жена гонялась бы за коврами и хрусталем, часами обсуждая с подругами, где в магазине выкинули дефицит и в какой парикмахерской у мастера легкая рука, и он никогда бы не узнал, что его не любят, а терпят ради зарплаты и должности.

От такой перспективы у Ладынина заныли зубы, словно он глотнул ложку уксуса. Здесь, в Анголе, он чувствовал себя нужным, а