Девчонка уперлась в него злыми глазами и вспыхнула.

– Дай сюда! – велела она. – Кончай валять дурака, отдайгазету! Сволочь!

– Во, слыхал, Эдди? – огорчился старший. – Выражаицца! Бяка,бяка! – Он с ухмылочкой помахал газетой – так, чтобы белокурая кассирша лишьсамую чуть-чуть не могла до нее дотянуться – и Джейка вдруг осенило. Эти двоевместе возвращались с занятий (хотя вряд ли учились в одной школе, если онправильно определил разницу в возрасте), и тот, что постарше, завернул к кассе,притворившись, будто хочет сказать блондиночке что-то интересное. Потом онпросунул руку в щель под окошком и – цап! – стащил газету.

Такие лица, как у этого переростка, Джейку случалось видетьи раньше. Такие физиономии бывают у тех, кто считает верхом веселья облитькошке хвост бензином или скормить голодной собаке хлебный катыш с рыболовнымкрючком в середке. У тех, кто сидит в классе на камчатке и дергает девчонок забретельки лифчиков, а когда кто-нибудь, наконец, пожалуется, изумляется,прикинувшись дурачком: "Кто, я?" В школе "Пайпер" ребятподобного склада было немного, но они были; Джейк полагал, что горстка такихудальцов отыщется в любой школе. Пайперовские одевались получше, но лица былите же. В старину о мальчишке с таким лицом, вероятно, сказали бы"висельник".

Мэриэнн подпрыгнула, силясь достать газету, которуюпереросток в черных штанах свернул в трубку, но ухватить ее не успела; впоследний момент парень отдернул руку и шлепнул Мэриэнн газетой по макушке,точно собаку, напустившую лужу на ковер. На глазах у Мэриэнн показались слезы –главным образом, полагал Джейк, от унижения. Она страшно покраснела – хотьспички от щек зажигай – и заорала:

– Ну и подавись! Читать не умеешь, я знаю, так хоть картинкипосмотришь!

И развернулась, чтобы уйти.

– Отдай, ну чего ты, – тихонько сказал младший мальчик.Мальчик Джейка.

Переросток протянул Мэриэнн свернутую трубкой газету.Девушка схватила ее, дернула к себе, и даже со своего места, с расстояния втридцать футов, Джейк услышал треск рвущейся бумаги.

– Говно ты, Генри Дийн! – выкрикнула она. – Самое настоящееговно!

– Ох-ох-ох, большое дело! – Генри казался искреннеобиженным. – Уже и пошутить нельзя! И потом, ну, порвалась твоя газета, такведь всего в одном месте, Гос-споди помилуй, читать-то можно. Выше нос, чегоскисла?

Тоже в цвет, сказал себе Джейк. Хмыри вроде этого Генри дажесамую несмешную хохму пихали на два шага дальше, чем нужно… а потом, когдакто-нибудь орал на них, оскорблялись: их, мол, не так поняли. И всегда это было"а чего, чего?", и "шуток, что ль, не понимаешь?", и"выше нос, чего скисла?"

"На кой он тебе сдался, парень? – подивился он. – Еслиты на моей стороне, на кой тебе сдался этот урод?"

Но, когда мальчик развернулся и они с Генри опять зашагалипо улице, Джейк получил ответ на свой вопрос. Черты лица у старшего из ребятбыли крупнее, тяжелее, щеки нещадно изрыты угрями, но в остальном сходствооказывалось разительным. Мальчики были братьями.

Джейк отвернулся и неторопливо двинулся по тротуару вперединих. Трясущейся рукой он залез в нагрудный карман, вытащил отцовские солнечныеочки и исхитрился водрузить их на нос.

Сзади, словно кто-то постепенно поворачивал верньеррадиоприемника, все громче раздавались голоса.

– Зря ты так, Генри. Западло было так над ней стебаться.

– Ей в кайф, Эдди. – Голос Генри: самодовольный голосчеловека бывалого и искушенного. – Подрастешь – поймешь.

– Она же плакала.

– Небось, менструха, – философски заметил Генри.

Они были теперь очень близко. Опустив голову и глубокозатолкав руки в карманы, Джейк отступил к стене здания. Почему-то (он не знал,почему) страшно важным казалось не дать себя заметить. Не Генри; Генри с любойточки зрения пустое место; не Генри, а…

"Младший не должен меня вспомнить, – скользнула ему вголову мысль. – Почему – толком не знаю, только не должен".

Ребята миновали Джейка, даже не взглянув на него; тот, ккому Генри обращался "Эдди", шел с краю и быстрыми шлепками ладонивел мяч по мостовой, вдоль бровки тротуара.

– А скажи, смотрелась она потешно, – говорил Генри. –Обхохочешься! Прынцесса Мэриэнн скачет за газетой. Гав! Гав!

Эдди глянул вверх, на брата, с выражением, задуманным какукор… но тут же сдался и залился смехом. В запрокинутом лице парнишки светиласьтакая абсолютная, безоговорочная любовь, что Джейк догадался: Эдди еще многоепростит старшему брату прежде, чем бросить это безнадежное дело.

– Ну как, идем? – спросил Эдди. – Ты говорил, после школыможно.

– Я сказал, может быть.Не знаю, чего-то неохота тащитьсяпехом в такую даль. И мать, небось, уже пришла. Может, фиг с ним? Айда домой,ящик посмотрим.

Мальчики уже отошли от Джейка на десяток футов и удалялись.

– Да ладно тебе! Ты ведь обещал!

К зданию, мимо которого сейчас проходили мальчики, примыкалаограда из металлической сетки. Ворота были открыты. За оградой Джейк увиделспортивную площадку, приснившуюся ему накануне… или, во всяком случае, некий еевариант. Ее не обступали со всех сторон деревья, да и никакой палатки,раскрашенной по фасаду косыми желтыми и черными полосами, там не было, но Джейкузнал и растрескавшийся бетон, и линялую желтизну затертых штрафных линий.

– Ну… может быть. Не знаю. – Джейк понял, что Генри сновакуражится. Эдди, однако, это в голову не приходило – слишком уж он рвалсяпопасть в то неведомое Джейку место, о котором шла речь. – Надо подумать. Апока я буду думать, давай постукаем в баскет.

Неожиданно выхватив мяч у младшего брата, Генри неуклюжеповел его по площадке и вышел на бросок; мяч попал в верхнюю часть деревянногощита и отскочил, даже не коснувшись края корзины. "Это тебе не газеты удевчонок таскать, козел", – злорадно подумал Джейк.

Эдди зашел в ворота, расстегнул и спустил штаны. Под зеленымвельветом оказались те самые линялые полосатые шорты, в которых он снилсяДжейку.

– Никак, мы в колотеньких станисках? – тотчас противнозаворковал Генри. – У-ти, какие у нас станиски холе-есенькие!– Дождавшись,чтобы братишка, стоя на одной ноге и с трудом сохраняя равновесие, началстаскивать свои вельветы, он запустил в него мячом. Эдди исхитрился отбить мяч(чем, вероятно, спас себя от расквашенного носа), но при этом потерялравновесие и неуклюже шлепнулся на бетон. Он чудом не порезался: вдоль сетки,отделявшей площадку от тротуара, сверкали на солнце целые россыпи битогостекла.