Не знаю, не знаю… Ну, а пьянство? Вы же не предлагаете закрыть все трактиры и запретить продавать вино?

– Нет, не предлагаю. Я не мечтатель и не фантазер, витающий в облаках, я твердо стою на земле, – холодно ответил Жан. – С искусом пьянства справиться труднее, чем с соблазном искусства. Если вы завтра закроете театр, то самое большое, что случится, – соберется горстка недовольных, которые пошумят немного и разойдутся. Но если закрыть трактиры и запретить продавать вино, то может произойти бунт. Увы, Бахус так силен, что нам придется бороться с ним еще долго, очень долго! Однако уже сейчас мы можем, все-таки, принять некоторые меры: например, обязать трактирщиков следить за тем, чтобы в их заведениях люди не напивались допьяна; устроить публичные осуждения злостных пьяниц, приковывать их к позорному столбы, держать в колодках, – в конце концов, нещадно пороть, чтобы отбить охоту к возлияниям. Также, по моему разумению, мы должны ввести в городе культ бережливости и экономии, то есть всячески осуждать бездумные траты, роскошь и мотовство, чтобы людям стыдно было бросать деньги на ветер, в том числе тратить их на богомерзкое пьянство.

– Экономия? – встрепенулся бургомистр. – Экономия – это очень хорошо.

– Никакой роскоши, никакого расточительства. Трудиться и верить в Бога, – трудиться и верить, как нам заповедано Христом, – жестко отчеканил Жан. – Вера и труд должны стать основами нашей жизни. Во исполнение этого я предлагаю следующее. Первое, я составил на основе Евангелия свод наиглавнейших правил и наставлений для верующих. Считаю, что эти правила нужно немедленно начать заучивать в школах и университете, а помимо того, распространить среди всех верующих.

Второе, я разработал проект нового церковного устройства. Если говорить кратко, то основная идея проекта состоит в том, чтобы всемерно блюсти правильную веру и нравственную чистоту общины. Для этого все граждане должны подписать формулу исповедания и присягнуть ей. Отрекшиеся люди будут исключены из Церкви, недостойные – отлучены. Следует помогать людям бороться с искушениями, для чего предлагаю установить постоянный надзор за частной жизнью граждан. Осуществлять надзор будут как проповедники, так и старейшины Городского Совета. От них у горожан не должно быть никаких секретов, поэтому проповедники и старейшины имеют право в любое время входить в дома горожан и смотреть, что там происходит.

Хочу подчеркнуть, герр бургомистр, что наведение порядка в городе – это было ваше пожелание, но порядок в городе напрямую зависит от порядка в семьях горожан, а во главе всего стоит порядок в вере.

– Это так, но не всем понравится надзор, который вы предлагаете, – покачал головой бургомистр. – Люди горды, заносчивы и своенравны; смирение тяжко им дается. Им не понравится, что кто-то будет наблюдать за их жизнью, входить в их дома. Такой вопль поднимется, не приведи Господи!.. Но многое в том, что вы мне сегодня сказали, достойно внимания. Мы обсудим ваши предложения на Совете, и я думаю, что наши бюргеры одобрят хотя бы часть этих предложений. О, герр Жан, вы молодой человек, но вы далеко пойдете! Настанет время, когда мы все будем слушаться вас беспрекословно!

Бургомистр захохотал, очень довольный своей шуткой.

– Все что делается мною, делается во имя Христа. Не мне, а Ему следует подчиняться беспрекословно, – сухо заметил Жан.

Отступление без отречения

Ульрих

С гор дул сильный ветер. Он стучал ставнями на окнах, срывал с веревок белье, сбрасывал с крыш куски черепицы и завывал в печных трубах – то протяжно и тонко, то отрывисто и басисто.

Редкие тучи стремительно проносились по прозрачно-синему небу, изредка закрывая диск солнца, который сегодня был такой правильной круглой формы, как будто мастер-ювелир тщательно изготовил его и прикрепил к небесам для украшения.

Когда очередная туча набегала на солнце, вдруг стремительно темнело, и густо начинали сыпаться мелкие горошины снега. Но затем небо вновь прояснялось, и белые горошины таяли на красных крышах, на серой мостовой и на нежной зеленой траве, что пробивалась на валу у крепостной стены.

Порывы ветра были так сильны, что раскачивали даже тяжелую графскую карету, подъезжавшую в сопровождении нескольких конных дворян к городским воротам. Алебардщики, которые держали тут стражу, не пожелали выходить из караульной будки. Один из них махнул рукой, показывая, что можно ехать дальше. По безлюдной центральной улице графский кортеж быстро докатил до дворца епископа и здесь остановился. Сопровождавшие графа Рауля дворяне спешились, отворили дверцу кареты и приставили специальную лесенку, чтобы его сиятельство мог выйти.

Граф спустился на землю, распрямил затекшую спину и с удовольствием подставил свое широкое румяное лицо навстречу налетевшему снежному вихрю, – при этом седая борода графа так смешно зашевелилась на ветру, что дворяне невольно заулыбались. Граф Рауль кашлянул и направился во дворец.

Епископ принял графа в библиотеке.

– Ваше сиятельство, вы, как всегда, вовремя! А мои клирики приучили меня к вечным опозданиям. Они заставляют меня ждать их по часу и более. Что же, я, смиренный раб рабов Божьих, не ропщу и не гневаюсь, а смиренно прощаю моим клирикам неуважение ко мне. Но все же неудобно не иметь возможности заранее планировать свой день. Из-за опаздывающих и я вечно опаздываю.

– Да, да, я уже это слышал, – сказал граф Рауль, снимая перчатки, – вы мне уже не раз жаловались на своих клириков.

– Что делать: таков, видно, мой крест, мне его и нести… Ах, граф, как вам идет ваш наряд! Горностай так подходит к бархату на камзоле, а ваш атласный плащ просто великолепен! Чем это он подбит, что это за мех? – с завистью спросил епископ.

– Белая северная лисица.

– Никогда не слышал о такой. Что за чудо, как играет этот мех, как блестит!

– Вы тоже одеты не в рубище, – сказал граф.

– Мне положено по сану, я – первое лицо здешней Церкви. Но оставим разговоры о нарядах, дорогой граф. Я просил вас приехать по очень важному делу.

– Я вас слушаю, ваше преосвященство.

– Прошлой осенью мы назначили некоего немца по имени Ульрих настоятелем храма Умиления Девы Марии. Боже мой, и для чего я взял немца на эту должность! У немцев нет легкости, они слишком тяжеловесны, склонны к ненужному умствованию и впадают в крайности. Вот и этот немец стал умничать: проповедовать Слово Божье по-своему.

– Я слышал его проповеди.

– Вот, вот! В них-то и проблема. Отец Ульрих получил от нас наставления, которые он должен был неукоснительно соблюдать как священник. То есть я хочу сказать, что он как священник обязан был твердо помнить о наших наставлениях.

– Я понял, ваше преосвященство.

– Мы говорили