прощание он сказал бургомистру только одну фразу: «Если бы мы служили людям, то были бы плохо вознаграждены за свои труды, но мы служим Богу, и награда от нас не уйдет». «О, я не сомневаюсь в том, что вы многого достигнете, герр Жан!» – пожал ему руку бургомистр и, понизив голос, добавил: «Как знать, возможно, вы к нам еще вернетесь»…

Жан поселился в большом городе, где стал преподавать в университете и проповедовать в церкви.

Его день был расписан по минутам. С утра – лекции, которые он читал исключительно по обязанности. Студенты, почти его ровесники, казались ему малыми детьми. Они вели себя несерьезно, не вникали в предмет, отлынивали от занятий, являлись на лекции не выспавшиеся, с опухшими физиономиями. Было ясно, что студенты пьянствуют, распутничают и сумасбродничают. Их следовало бы сечь розгами, но к сожалению, телесные наказания были недавно отменены в университете, и это было очень плохо для учебного процесса, по мнению Жана.

После окончания университетских занятий Жан проповедовал в церкви. Его слушали, затаив дыхание, на его проповеди приезжали даже из-за границы; все речи Жана аккуратно записывались, а потом печатались местной типографией на деньги французской общины.

Вечером он либо участвовал в публичных диспутах, либо готовил к изданию свои «Наставления в истинной вере», которые уже были близки к завершению.

Ночью Жан отвечал на послания, приходившие к нему отовсюду. В первую очередь он писал ответы незнакомым людям, а после – друзьям. «Надеюсь, ты простишь мне, если я буду краток, – извинялся он в письме перед одним из своих приятелей. – Право, мой сегодняшний день был очень тяжел – лекции, проповедь, двадцать страниц корректуры и четыре больших послания»…

Триумфальное возвращение

Ульрих

Ульрих отложил перо и устало потер глаза. Была уже глубокая ночь, а он сидел за переводом Писания с раннего утра. Сложив готовые листы в аккуратную стопку, он поднялся и вышел на воздух.

Осенняя ночь была темна и холодна. Луны не было, но сотни звезд светились в черном небе, и высь была яркой. Ульрих, запрокинув голову, смотрел в небеса, и душа его переполнялась восторгом и восхищением перед величием Творца, который сумел создать такой огромный дивный мир, наполненный красотой и гармонией.

«Слушай! Слушай!» – перекликались часовые на стенах замка. Голоса часовых далеко разносились по окрестностям, и Ульриху представилось, что призыв этот обращен ко всем людям, дабы чаще прислушивались они к божественной мелодии, звучавшей повсюду, и не заглушали ее низменным шумом суеты.

Вскоре, замерзнув на ночном ветру, он возвратился в свою комнату, разделся, задул свечу, забрался под одеяло и мгновенно уснул, глубоко и безмятежно.

…Граф Рауль ехал в карете, направляясь к своему замку. В графских владениях все было спокойно. Страну сотрясали волнения, в городах вспыхивали бунты, в обществе от низов до верха бушевали бури страстей, но здесь, в землях графа Рауля, жизнь текла мирно и спокойно. Главным ее содержанием сейчас были празднества по случаю окончания сбора урожая. Деревенские гуляния, полные открытого веселья, задора, соленых шуточек, всегда радовали графа Рауля, и сейчас он охотно принимал в них участие, иногда задерживаясь для этого на целый день в какой-нибудь богом забытой деревне.

Довелось графу побывать и на трех свадьбах. По обычаю и по закону ему принадлежало право первой ночи, но он отказывался от него, шутливо ссылаясь на свои немолодые года, и отводил невесту к жениху. Один раз это вызвало благодарность, но на двух других свадьбах на графа обиделись за то, что он пренебрегает своим народом и нарушает древнюю традицию.

Сильно подвыпивший старик-крестьянин осмелился даже попенять Раулю на это, улучив момент, когда вся свадьба от мала до велика лихо отплясывала разухабистый танец:

– Вы, ваше сиятельство, господин граф, – говорил старик, вцепившись Раулю в руку и стараясь удержаться на ногах, – вы, ваше сиятельство вольны, конечно, поступать как вам захочется. Но за что вы нас обидели? За что? Чем мы вам не угодили? За что вы отвергли мою внучку, ваше сиятельство? Как мне теперь людям в глаза смотреть?.. Вот поеду я на днях на ярмарку, и встречу там моего кума. А молва, ведь она быстро разносится, не успеет где-то что-то случиться, а уж вся округа об этом знает! И вот, кум и спросит меня на ярмарке, как бы невзначай: а что, спросит он, правда ли, что на свадьбе твоей внучки был сам господин граф? И такую он при этом рожу состроит, будто и ведать ничего не ведает, а спросил просто так, из одного любопытства.

Ну что мне на это отвечать? «Да, кум, – скажу я ему, – его сиятельство господин граф Рауль был на свадьбе». «Ох, и повезло же тебе! – скажет мне кум. – Стало быть, ты породнился с его сиятельством. Глядишь, и семя его твоя внучка вырастит! Да, кум, такое везение – редкость в наших местах, ведь господин граф у нас нечасто бывает».

Так он мне, ваше сиятельство, и скажет, слово в слово, вот посмотрите. Но какая рожа у него будет, – какая рожа, святые угодники! Серьезная – пресерьезная, уважительная – преуважительная, и даже завистливая. Тьфу, прости Господи, так и вижу эту рожу перед собой!.. А в душе он надо мною насмехается, – да что там насмехается, ржет, как жеребец! Да и как тут не ржать, я бы и сам ржал на его месте: в кои то года его сиятельство приехал в наши края, и попал прямо на свадьбу моей внучки. Вот везение, вот удача! А господин граф, то есть вы, ваше сиятельство, взяли и не пожелали провести первую ночь с невестой! Будто внучка моя хромая или горбатая, кривая или косорукая, золотушная или припадочная, зловонная или слюнявая, – в чем вы, ваше сиятельство, нашли в ней изъян, а?

– Успокойся, старина, – посмеиваясь, сказал граф. – Твоя внучка красива, стройна, чиста лицом и румяна; у нее прекрасные золотистые волосы, густые и волнистые; грудь ее так упруга, что соски рвутся вон из корсажа, а ножки у твоей внучки длинные и с маленькой стопой. Поверь мне, старина, твоя внучка могла бы блистать в высшем обществе, и никто не вспомнил бы, что она простая крестьянка.

– Ваше сиятельство, господин граф, до чего приятно вы говорите, – всхлипнул старик. – Но почему же тогда вы не оказали нам уважение; почему не вам, а этому увальню, ее жениху, достанется девичья честь моей внучки! Эх, ваше сиятельство, уж ваш покойный батюшка не пропустил бы такую девку! Оно и правильно, вы же наши господа;