ему, что, произнося проповедь с кафедры или принимая исповедь, он должен наставлять верующих аккуратно платить десятину и все пошлины, чтобы паства таким образом доказывала свою любовь к Церкви. Кроме того, он обязан был поддерживать в верующих благоговение и трепет перед святыми мощами и чудотворными иконами, хранящимися в соборе. Религиозное чувство, как известно, слабеет без чудес. Не то чтобы оно вообще слабеет, а слабеет без чудес. Как видите, отцу Ульриху были даны четкие и ясные наставления, и мы ожидали от него верной службы нашей матери-церкви и святейшему папскому престолу. Но отец Ульрих увлекся соблазнами красноречия и впал в грех критицизма. Под видом служения Спасителю сей священник уводит народ от апостолической веры. К сожалению, проповеди Ульриха имеют такой большой успех, что многие прихожане ходят теперь в храм лишь за тем, чтобы послушать сего проповедника. Уважение к святыням же падает, падает и авторитет Святейшего Папы. До чего мы дойдем, если обрушатся наши устои? Кто будет пасти стадо Христово: сами овцы, что ли, станут себя пасти?

– При этом и доходы ваши резко упали, – усмехнулся Рауль.

– Вы правы, граф. А что такое церковь без доходов: беспомощная и слабая, как способна быть она фундаментом веры?

– Но, с другой стороны, фундамент без стен – совершенно бесполезная штука.

– Ах, ваше сиятельство, сейчас не лучшее время для упражнений в остроумии! – в сердцах сказал епископ. – Положение очень серьезное. Дошло до того, что из Рима к нам прислали папского легата. Он вызвал Ульриха на суд, и нашему немцу грозит обвинение в еретичестве. Сами понимаете, граф, чем это может кончиться… Но мне как быть, вот в чем вопрос! То есть я хочу сказать, что как мне быть – это не вопрос, мне должно быть епископом и верным слугой Его Святейшества. Но вопрос в том, как мне быть, чтобы и папского легата не раздражать и жителей нашего города против себя не настроить?

– Да, положение ваше очень серьезное, – согласился граф Рауль, пряча улыбку. – И что же вы решили?

– За тем я и позвал вас, ваше сиятельство. Я знаю, что вы критически относитесь к римской курии, а Его Святейшество даже как-то назвали, – епископ оглянулся и понизил голос, – гнусной пиявкой, сосущей христианскую кровь. Знаю также, что вы покровительствуете ученым мужам и приветствуете новые идеи. Посудите сами, кому же, как не вам, взять под свою защиту отца Ульриха? Вы ведь разделяете его мысли? Не отпирайтесь, я знаю, что разделяете!

– Я не отпираюсь.

– Вот и славно! Не беспокойтесь, я никому не скажу… Вы сильны и могущественны, ваше сиятельство, – ну, кому же, как не вам, спасти нашего немца?

– Для этого мне придется выступить против Рима. Вы предлагаете мне начать войну с Папой? – усмехнулся Рауль.

– Упаси господи! – замахал руками епископ. – Вам достаточно просто увезти Ульриха из города и укрыть в одном из ваших замков, где-нибудь в горах. Вы, собственно, ничем особенно не рискуете: ведь Ульриха еще не объявили еретиком, а значит, его укрывательство – не преступление.

– И вам будет хорошо, ваше преосвященство, – в тон ему продолжил граф. – Вы избавитесь от вредного для вас проповедника, но не навлечете на себя при этом гнев народа. Да и перед Римом вы останетесь чисты: во все будет виноват граф Рауль, который помог еретику скрыться.

– Как приятно беседовать с умным человеком! – не моргнув глазом, ответил епископ. – Стало быть, мы договорились?

– Только один вопрос, ваше преосвященство. Кого вы хотите назначить настоятелем храма Умиления Девы Марии вместо Ульриха?

– Есть у меня на примете отец Тарантен. Он славный малый, из наших французов. Не без грешков, но кто из нас без греха? С грешниками приятнее иметь дело, дорогой граф, – они не возносятся, не гордятся, они послушны и исполнительны. Будь моя воля, я бы вообще не брал на церковную и на государственную службу так называемых честных людей.

– Аминь! – сказал граф Рауль.

* * *

Замок стоял у подножья высокой горы, на берегу голубого озера, а в озеро впадала река, несущая с заснеженных горных вершин ледниковую воду.

С трех сторон окружали замок синие ели, и они напоминали Ульриху о монастыре, откуда он ушел с Иоганном и Якобом. Несмотря на то что красота здешних мест была неописуемой, а условия содержания Ульриха – королевскими, ему казалось, что он снова находится в монашеской обители, под зорким оком настоятеля. Но из этой обители уйти было нельзя, хотя путь был свободен, и друзья ждали Ульриха в городе.

Папский суд, на основании одних только записей проповедей Ульриха, объявил еретическим его учение; к тому же, он был подвергнут еще и государственной опале. Доказанное же обвинение в ереси и государственная опала означали костер.

К счастью, агентам инквизиции не удалось разузнать, где скрывается опальный проповедник, и поэтому папскому легату пришлось поверить в версию о бегстве еретика из епископских владений. Однако уход из замка был для Ульриха решительно невозможным, и поэтому он чувствовал себя здесь как в тюрьме.

Графа в замке не было, а солдаты из охраны мало интересовались вопросами веры, поскольку вся их солдатская жизнь была простой и понятной. Они честно служили своему графу, точно исполняли его приказы, рисковали собой, когда это требовалось, получали за свою службу хорошее жалование, и весело проводили свободное время, если, конечно, смерть не прерывала такое привычное и понятное им существование. Но и в этом последнем случае, их ждало торжественное погребение, с музыкой и прощальным салютом, и они знали наперед, что похороны их будут красивыми.

Ульрих пытался поговорить с солдатами о Спасителе, но не встретил у них никакого сочувствия.

– Зачем солдату об этом думать? – сказал ему один старый воин. – Мы всегда командиру подчиняемся, и наши жизни в его руках. А что людей убиваем, так это по приказу, не по своей воле. Нам приказывает сержант, а ему лейтенант, а тому капитан, а уж капитану – сам граф. А и над графом есть верховный командир – господь Бог, без приказа которого вообще ничего на свете не совершается. Выходит, он – наш Главнокомандующий, и коли мы в чем перед ним провинились, то перед ним и ответим. Какое наложит на нас взыскание, такое и понесем, – мы всегда командиру подчиняемся…

Наконец, преодолев свое подавленное состояние, Ульрих взялся за труд, который давно замыслил – за перевод Священного Писания на немецкий и французский языки. Труд этот был тяжел, огромен и требовал великого религиозного пыла, поэтому, вдохновившись своей работой, Ульрих забыл о своих невзгодах и