немецкие документы, появились доказательства того, что контакты с Германией поддерживала как Советская Россия, так и Великобритания. С обеих сторон немедленно раздались ликующие возгласы: взаимные обвинения в нечестности оказались обоснованными. Однако имеющиеся доказательства не в состоянии поддерживать те сложные конструкции, которые на них возводятся. В обоих случаях инициатива в той мере, в какой она наличествовала, исходила от немцев. Британские и советские представители не более чем критически выслушивали немецкие предложения. Надо признать, что ни одна из сторон не предупреждала другую о том, что ей предлагают предать общее дело; видимо, такое поведение лишает их какого-либо права жаловаться. Как бы там ни было, переговоры с Германией велись ради перестраховки и не являлись основной задачей дипломатии что Великобритании, что Советской России.

Это хорошо видно на примере советской стороны. В органах власти СССР всегда, по-видимому, присутствовал «прогерманский» элемент: люди, которые организовывали в прошлом успешную советско-германскую торговлю, догматики-марксисты, порицавшие всякую связь с «преступной Антантой», русские старой школы, которые думали только об Азии и не желали иметь дела с Европой. Эти люди жадно ловили намеки на улучшение советско-германских отношений и сами готовы были их делать. Вряд ли они ждали указаний из Кремля, а их случайные высказывания мало что говорят нам о политике России. События могут, вероятно, рассказать больше. Дальний Восток – фактор, который имел для русских огромное значение, – как ни странно, вообще не упоминался в ходе переговоров с Великобританией и Францией. Причем это была не какая-то гипотетическая проблема далекого будущего: Дальний Восток уже пылал. Летом 1939 г. советские и японские войска вступили в столкновения на границе Маньчжоу-Го и Внешней Монголии. Столкновения переросли в полномасштабную войну[53], и в августе Япония потерпела поражение на Халхин-Голе, потеряв убитыми и ранеными 18 000 человек. Советскому правительству не могло понравиться, что англичане, сосредоточившись на Европе, безропотно проглотили унижение от японцев в Тяньцзине; если они знали об этом, их должно было обрадовать известие, что переговоры между Германией и Японией зашли в тупик. Советской России не нужны были завоевания в Европе, ей нужна была безопасность; удивительно, что она еще раньше не попыталась получить ее, заключив сделку с Германией. Объяснение лежит на поверхности: советские руководители боялись усилившейся Германии и не доверяли Гитлеру. Союз с западными державами казался им менее рискованным вариантом, если он укреплял безопасность Советской России, а не просто увеличивал объем ее обязательств по поддержке упирающейся Польши. В отсутствие прямых доказательств обратного – более того, в отсутствие каких бы то ни было данных о советской политике – можно смело предполагать, что советское правительство обратилось к Германии, только потеряв надежду на союз с западными державами.

Так считали даже те немцы, которые выступали за улучшение отношений с Советской Россией. Это тоже были люди старой школы, считавшие себя наследниками Бисмарка, генералы и дипломаты, помнившие опыт Рапалло. Они понимали, что им остается только ждать благоприятного момента. Кроме того, им приходилось проявлять осторожность и у себя дома. В 1934 г. Гитлер фактически порвал с Советской Россией; после этого никто не осмеливался открыто оспаривать его антикоминтерновскую позицию. Вместо этого люди, желавшие сближения с Россией, упирали на выгоды торговли с ней; она несколько оживилась после Мюнхенской конференции, в период советского разочарования Западом, и снова заглохла после оккупации Праги. Советские и немецкие эксперты по внешней торговле ратовали за сотрудничество и по-прежнему изредка встречались. Несомненно, каждая из сторон приписывала тут инициативу другой, чтобы не навлечь на себя гнев с самого верха. Первый серьезный шаг был сделан только в конце мая, причем, вне всяких сомнений, сделали его немцы[54]. Немецкий посол в Москве Шуленбург и статс-секретарь министерства иностранных дел Эрнст фон Вайцзеккер желали возврата к курсу, намеченному в Рапалло, и стремились сделать русским серьезное «политическое предложение». 26 мая немецкое министерство определило его условия: Германия выступит посредником между Россией и Японией, а в отношении Польши обязуется «максимально учитывать интересы России»{48}. Однако проект был немедленно отозван, вероятно, по приказу самого Гитлера: любая попытка вступить в переговоры «будет встречена раскатами татарского хохота».

Последовало долгое молчание. 29 июня Шуленбург предпринял самостоятельную попытку и не получил от Молотова ничего, кроме заверений, что Советская Россия стремится к хорошим отношениям со всеми странами, включая Германию. Риббентроп после этого заявил Шуленбургу, что говорить больше не о чем. Однако торговые переговоры между двумя странами возобновились, и в конце июля Риббентроп воспользовался этим предлогом для того, чтобы обсудить заодно и политические темы. 2 августа он сказал советскому поверенному: «От Балтийского до Черного моря не будет проблем, которые мы совместно не сможем разрешить между собой»{49}. На следующий день Молотов показался Шуленбургу «непривычно открытым» и готовым к экономическому сотрудничеству. Однако в политических вопросах он сговорчивей не стал: Германия, сетовал Молотов, поощряет милитаристскую Японию; мирное решение «польского вопроса» зависит от Германии; «свидетельств изменившегося отношения не наблюдается». Шуленбург подвел итог:

Мое общее впечатление таково, что советское правительство в настоящее время намерено заключить соглашение с Британией и Францией, если те выполнят все советские пожелания… С нашей стороны потребуются значительные усилия, чтобы изменить курс советского правительства{50}.

Ни один сторонний наблюдатель не умел судить о советской политике лучше Шуленбурга; а тот еще 4 августа считал, что советское правительство настроено на союз с западными державами. Конечно, Гитлер мог все уже согласовать со Сталиным по частному каналу, не привлекшему до сих пор ничьего внимания. Но если факты что-то да значат, примирение между Советской Россией и Германией не только не планировалось заранее, но и было полной импровизацией с советской стороны и почти такой же импровизацией – с немецкой.

Британское «умиротворение» тоже было в основном импровизированным, но с одним отличием: мирное урегулирование с Гитлером ценой значительных уступок всегда провозглашалось целью британской политики. Однако британские государственные деятели выжидали, пока они не улучшат своих переговорных позиций, либо заключив союз с Советской Россией, либо убедив поляков пойти на компромисс по вопросу о Данциге. К концу июля ни того ни другого добиться не удалось, поэтому Чемберлен и Галифакс ничего не предпринимали, ограничиваясь общими рассуждениями о своей политике в публичных выступлениях. Гитлер тоже выжидал, рассчитывая, что надежды британцев в отношении России и Польши не оправдаются и тогда он тоже сможет выторговать себе более выгодные условия. С конца марта до середины августа никаких официальных дипломатических сношений между Британией и Германией не было. Гендерсон не встречался ни с Риббентропом, ни тем более с Гитлером, а его немногочисленные беседы с Вайцзеккером продолжения не имели. Дело в том, что Вайцзеккер не осмеливался передавать их дальше. Риббентроп представлял собой почти непреодолимое препятствие. До того, как занять пост министра иностранных дел, он был послом в Лондоне и поначалу ставил перед собой амбициозную цель примирения между Германией и Британией. У него ничего не вышло, и теперь он твердо решил, что там, где не преуспел он, не должен преуспеть и никто другой. Его преемник Герберт фон Дирксен не получал никаких распоряжений; его сообщения игнорировались, а то и вовсе отвергались как ошибочные. Риббентроп не уставал повторять Гитлеру, что британцы поддаются только на угрозы, а не на уступки, и Гитлер охотно ему верил.

В высших нацистских кругах эти идеи разделяли не все. Даже хвастливый задира Геринг предпочел бы по возможности обойтись без войны. Ему хватило солдатской славы в Первой мировой войне; теперь он вел роскошную жизнь римского патриция времен заката империи. Ему нравилось выступать в качестве выразителя мнения немецких генералов, которые и сами боялись войны; к тому же он, как предполагаемый руководитель немецкой экономики, возможно, понимал, что Германия не готова ко всеобщей войне. К попыткам сближения как с Советской Россией, так и с Великобританией Германию подталкивали экономические советники – лучшее доказательство того, что у Второй мировой войны не было экономических причин. Сначала Геринг пытался связаться с британцами через шведских промышленников, с которыми познакомился в годы своего изгнания; их английские партнеры охотно откликнулись. Эти посредники