но задушить. Полковник Гущин, подскочив сзади, рванул ее за плечи прочь от парня, которому она могла свернуть шею…

Выстрел с берега!

Иван Петрович Зайцев снова не промахнулся.

Пуля попала Еве в правый бок.

И она с воплем боли рухнула на песок, отпустив горло сына.

— Папа, ты ее ранил! Ты попал! — закричал с берега Василий Зайцев. — Я «Скорую» вызову!

Ева корчилась на песке. Но полковник Гущин на нее даже сейчас не взглянул.

— Покажи, где тело… где мой напарник, — он обращался к Адаму, схватившемуся обеими руками за горло — от боли он не мог говорить, лишь хрипел.

Они, спотыкаясь, шатаясь, продрались сквозь кусты.

Костер…

Удушливая вонь горящей пластмассы…

Среди пламени — обугленный ком, никто бы уже не признал в нем оскаленный безглазый череп…

Останки скелета, ребра, берцовые кости, что плавились в огне, источая тот самый едкий пластиковый запах…

И — у костра на траве окровавленный Клавдий Мамонтов.

Полковник Гущин рухнул возле него на колени.

— Сынок… сынок… Клавдий…

Мамонтов с усилием открыл глаза.

— Живой! — Гущин лихорадочно осматривал его, ища, куда тот ранен. Начал сдирать с себя мокрую рубашку, чтобы перевязать. Адам через голову скинул с себя толстовку.

— Моя сухая, — он протянул ее Гущину.

— Эдемский… — Клавдий Мамонтов скосил на него взгляд, стараясь сфокусироваться.

— Живой… В плечо, да? Только в плечо она тебе попала? Больше никуда? Что ты сказал, не пойму. — Гущин, разрывая толстовку на полосы, уже готовился его перевязывать.

— Эдемский червячок, — прошептал Клавдий Мамонтов и снова провалился в небытие.

Глава 41

Жажда убийства

Минуло три дня. Макар вспоминал то время впоследствии с самыми противоречивыми чувствами.

Он лично, забрав Лидочку, вместе с ней спешно отвез Клавдия Мамонтова в городскую больницу Бронниц, и там раненого срочно прооперировали. День Мамонтов пробыл в реанимации, а затем его по приказу полковника Гущина перевели в Центральный госпиталь МВД в Москву, на Октябрьское Поле. Еву, доставленную «Скорой», тоже прооперировали в городской больнице Бронниц, и все дни после операции она находилась в реанимации под охраной полиции, ее состояние оставалось тяжелым, и допросы откладывались.

Макар, как и Гущин, за все три дня не сомкнул глаз — тревога за Клавдия и огромная масса следственно-оперативных мероприятий, что навалилась моментально, заставляли и его, и полковника держаться из последних сил. Макар больше всего боялся, что Гущин после заплыва в холодной воде сляжет с температурой или с чем похуже, учитывая состояние его легких. Однако Гущин не слег. Макар, когда с Лидочкой вез Клавдия Мамонтова в больницу, по дороге позвонил домой и попросил гувернантку Веру Павловну немедленно привезти для полковника сухую одежду — из его багажа. Старая гувернантка кроме одежды захватила еще и термос с горячим чаем. И бутылку коньяка — разбавить чай.

Следующим великим потрясением стали для Макара обнаруженные в костре кости скелета, о которых он узнал от полицейских…

— Это не человеческие останки, а наглядное учебное пособие для школ, — вынесли свой вердикт при осмотре вызванные на остров эксперты-криминалисты. — Скелет и череп изготовлены из полимеров. Из пластика.

Полковник Гущин оставил «скелет» на потом, он был занят допросом Ивана Петровича Зайцева. Того вместе с сыном Василием и шофером доставили в управление. Зайцев-старший сидел в кабинете, укутавшись в шерстяное одеяло, которое ему дали полицейские.

— Мужик, оказывается, намного крепче, чем мы о нем думали, Макар, — заметил полковник Гущин. — Несмотря на свою болезнь, он сделал то, чего не смог я, — именно он остановил Еву. Если быть до конца честным, то именно он спас Адама от смерти.

То же самое он объявил и самому Зайцеву-старшему, когда начал свой разговор с ним.

— Вы спасли парня. Если бы не ваш меткий выстрел, расщепивший карабин, которым ваша жена так умело воспользовалась, она бы убила сына.

— Я и представить себе не мог — какая она на самом деле, — тихо, с содроганием ответил Зайцев-старший. — Моя жена… женщина, которую я любил много лет. Безумие, что разрушило ее личность, изменило ее до неузнаваемости. Ненависть. Жажда убийства…

— Как вы так вовремя оказались на берегу? — задал полковник Гущин самый главный вопрос.

— Вася меня разбудил на рассвете — вне себя от тревоги. Сказал, что ни Адьки, ни Евы нет дома. А в моем кабинете сейф открыт, и оттуда пропал мой охотничий карабин. Ева украла ключи от сейфа из ящика моего стола, — продолжал Иван Петрович Зайцев. — Я все понял, когда добрел до кабинета и увидел сейф … Что она вооружилась и пустит карабин в ход не задумываясь.

— Где она научилась стрелять?

— Я сам ее учил. Я охотник. У меня и отец был страстный охотник. Мы с Евой ездили в леса под Кострому, охотились на уток. Она неплохо била дичь. Я знал, если что — она не промахнется…

— А как вы догадались, что надо ехать на залив к островам? — Полковник Гущин разглядывал смертельно больного мужчину, которого он прежде вообще не брал в расчет из-за его недуга, а тот появился столь внезапно и так резко поменял весь ход событий на острове.

— Ева в последнюю нашу ссору кричала про «логово», грозилась, что выследит Адама. И упоминала про острова и про того несчастного ребенка — девочку, которую в апреле нашли утонувшей в яме… В ее больном мозгу все переплелось, она убеждала меня, что это Адька крадет детей и держит их в логове на одном из островов. А я вспомнил, как он сам мне говорил — я его спрашивал: «Куда плаваешь на лодке, капитан?» А он: «По озеру, иногда на залив, на острова». Он не скрывал от меня. У нас с ним всегда были хорошие отношения. Он не искал у меня защиты от материнской паранойи — он слишком гордый парень и независимый. Тем более он понимал, что мне… не так много остается жить. И не грузил меня проблемами. — Иван Петрович Зайцев потер рукой лицо. — Когда я увидел, что карабин исчез, а их обоих нет дома, то… я решил действовать сам. Я думал, что искать их надо сначала именно на островах. От нашего дома до них рукой подать.

— Но вы больны. Как у вас хватило сил?

— Вася был со мной. — Иван Петрович Зайцев глянул на Гущина. — Мой сын… Он мне помог. С ним надежно. И он не отговаривал меня. Он сам было схватился за карабин. Надо же было спасать Адьку… Речь шла о жизни мальчика. Но разве я мог позволить сыну стрелять по своей