позже… Что у меня еще есть время пожить. А дочку твою я бы никогда не подверг опасности. Я бы лучше сам погиб.

— Ты лодку оттолкнул с ней, а сам на берегу остался, я помню, — заметил полковник Гущин. — Поступок мужественный. Мужской. И как это все в тебе уживается? А? Я вот не пойму. Чего в тебе больше — добра или пакости разной? Ты сам объяснить нам не хочешь, а? Мы все здесь собрались, слушаем тебя. Ты другом дочери Макара себя считаешь, желаешь быть в его доме своим человеком… Ну тогда объясни нам — что ты такое и кто ты такой?

— Отродье. — Адам снова криво печально усмехнулся. — Сын тьмы… Разве вы не слышали, что она орала, когда стреляла: сдохни, отродье!

— Твоя мать психически больна, — ответил полковник Гущин. — Домой она уже не вернется, наверное, никогда. Тебе надо подумать — как ты сам теперь будешь жить.

— И все же в чем заключался твой перформанс с костром и скелетом? — спросил Макар.

— Казнь.

— Казнь?

— Гори, ведьма, гори… Мне твоя дочка сказала — если ведьма ищет твоей смерти, давай ее вместе убьем. Нанесем удар первыми — так это называется. Я подумал — девочка запомнит яркий перформанс и позже, когда она вырастет и мы продолжим нашу дружбу, мне будет легче ей объяснять, почему моя мать меня ненавидела… Я же должен буду это ей как-то объяснить — иначе она поверит вам, взрослым, что я гад последний… исчадие ада. Взрослые умеют лгать и убеждать. Я сам себе сто раз задавал вопрос — за что моя мать… то есть она… за что она меня возненавидела? Что я такого сделал?

— А ты забыл? — удивился Макар.

— Что я забыл? — Адам отбросил с глаз светлую челку. Жест принца из сказки.

— Как напугал ее до смерти ночью. И, возможно, испуг для ее нездоровой психики после перенесенной болезни стал триггером ее безумия. Когда ты притащил своих жаб к ней в спальню ночью и чуть ей голову совком не проломил!

Адам поник.

— Что молчишь? Отвечай, — приказал сурово полковник Гущин. — С этого ведь все началось у вас в доме. Ваш семейный кошмар.

— Я швырнул совок не в нее, а в стену. Я взбесился. Она меня унижала по-всякому, оскорбляла. Что я дерьмо полное… Разбила мою приставку игровую… Я психанул. Жаб я тогда принес, чтобы ее напугать. Я их еще раньше купил на рынке у узбеков, хотел сделать себе террариум домашний.

— Купил, как и жабу в золотой короне с нитками?

— Да я не обратил внимания даже на эти чертовы нитки! — воскликнул Адам. Он взволновался. — Ну что же, и вы мне не верите? Что я, садист, что ли, или шизик, как она… не мать? Я хотел сделать вашей младшей подарок. Ну поверьте мне хотя бы в этом!

— Ладно, с жабой проехали, — тихо сказал Макар. — Только ты, если моих детей оберегать собрался, завязывай со своим инфантилизмом и пофигизмом, понял?

— Понял. — Адам глядел на него. — Как скажешь… А ты крутой папаша. И тот ваш высокий здоровый мент тоже крутой… Как он у костра с этой сукой схватился, раненый, меня защищая… Как он?

— Выкарабкается. Клавдий у нас парень сильный. Выйдет из госпиталя — еще тебе ноги переломает за твои ночные перформансы и художества. Он не мы с полковником, либералы, он человек действия и церемониться с тобой не станет. Усек?

— Усек. — Адам слегка притих.

— Ну а что ты все-таки сотворил с собаками-алабаями? — после паузы спросил Макар. — Каким образом в бегство их обратил?

— Ультразвуковым отпугивателем.

— Отпугивателем?

Адам встал, направился к подоконнику, где в пакете лежали сложенные горничной Машей его грязные от сажи и речной тины спортивные брюки. И достал из кармана небольшой черный предмет — пластину с индикаторами, размером в пол-ладони. Он отдал ее полковнику Гущину.

— Черт возьми! — Тот лишь покачал лысой головой. — А мы-то… а я-то вообразил невесть что… Век живи, век учись.

— Отчиму на презентациях зарубежные партнеры раньше уйму новинок гаджетов дарили, — объяснил Адам. — У нас дома разных штук таких до фига. Отчим большой их любитель.

— Прогресс не стоит на месте, Федор Матвеевич, — утешил полковника Макар. Он и сам был обескуражен. Элементарно, Ватсон! — а они не догадались.

«Удивительно, порой легче поверить в нечто невероятное, чем найти очень простое и рациональное объяснение событиям и фактам…» — подумал Макар с запоздалым сожалением.

— На твоем острове среди канистр мы нашли ломик, — вспомнил полковник Гущин. — Увесистый. Ты где его достал себе?

— Из дома взял. У нас таких штук в кладовке тоже полно, это для сборки мебели используют на фабрике. И гвоздодеры, и всякая разная арматура.

— Значит, на рынке с собаками ты тоже устроил перформанс? — не отступал Макар — алабаи по-прежнему не давали ему покоя, и он хотел разобраться до конца.

— Типа того, — Адам кивнул.

— Ты пытался спровоцировать драку мигрантов? — Макар помнил свое прежнее утверждение и добивался ясности.

— Драку? А зачем мне нужна была драка? — Адам искренне удивился. — У них на рынке и так каждую ночь разборки, полиция глаза закрывает. Я просто хотел испытать, как работает гаджет — отпугиватель. Надо же узнать, каково его действие?

— А если бы отпугиватель не сработал?

— Пан или пропал. — Адам снова усмехнулся и глянул на Лидочку. — Смелость проявляется в поступках. Эксперимент всегда таит риски — так еще моя бабушка говорила. Дерзость — наш девиз.

— Ты совершенно безбашенный тип, — констатировал полковник Гущин. — Слушай меня, пацан, пора тебе браться за ум. Взрослеть. Тот жестокий страшный урок, что преподала тебе жизнь, пусть он не пройдет даром. Насчет матери твоей Евы… ты ее, конечно, ненавидишь, и сейчас ты в своем праве. Я не могу тебя разубедить, потому что у нас к твоей матери тоже немало вопросов. Но… пройдут годы. И тьма, что поглотила ваш дом, расточится… Ты станешь взрослым мужчиной. Возможно, тогда ты переменишь свои суждения — и о ней, твоей безумной матери, тоже. Знаешь поговорку… сначала, в детстве мы своих родителей любим безоглядно, потом, в отрочестве и юности, мы их судим — порой очень строго. Но проходят годы нашей жизни, и мы меняемся — мы родителей прощаем. Даже если они редкие негодяи, убийцы или несчастные больные создания.

— Я готов ее простить сейчас, — ответил Адам. — Казнь состоялась. Мой костер догорел дотла. Кости стали пеплом. И зло побеждено огнем, светом. Вы говорите — она больная, я должен это принять, да? Но все равно я бы хотел понять для себя