Черити дважды пыталась сказать Холли, что им с Бреттом нужноуехать, но так и не смогла придумать, как сделать это так, чтобы не обидетьхозяйку.

Теперь все это забылось. Она взяла трубку, чувствуя легкуютревогу – всякие неожиданные звонки во время отпуска вселяют тревогу, особенноофициальные.

– Алло? – сказала она.

Холли наблюдала, как ее лицо белеет, и слышала, как еесестра говорит:

– Что? Что? Нет… нет. Это какая-то ошибка. Я говорю вам,это…

Она замолчала, слушая. Что-то ужасное случилось в Мэне.Холли видела это по лицу сестры, хотя не слышала ничего, кроме неразборчивогобормотания на другом конце провода.

Плохие новости из Мэна. Для нее это было привычно. Хорошобыло сидеть с Черити в нагретой солнцем кухне, пить чай и говорить о том, какони когда-то бегали в кино. Хорошо, но это не меняло осознания того, что с техпор случилось очень много плохого. Как она однажды разорвала юбку, и какодноклассницы смеялись. Как чистила картошку до помутнения в глазах. Как РедТимминс – они избегали говорить о его руке, и Холли никогда не признавалась,что обрадовалась, когда с ним это случилось, – как он швырнул в нее зеленымяблоком и разбил нос, как она плакала, а он гоготал. Она помнила гнусный запахвозле их дома в жаркие дни. Пахло дерьмом.

Плохие новости из Мэна. И она почему-то всегда знала, чтоЧерити обречена на такую жизнь до конца своих дней Они не виделись шесть лет,но казалось, что прошло шестнадцать. Лицо ее покрылось морщинами. Грудиотвисли, это было заметно даже под лифчиком. Взгляд стал каким-то безысходным.И хуже всего, что она смирилась с такой жизнью и для своего сына. Холли сгоречью думала, что для туристов Мэн – чудесный край отпусков. Но для тех, ктотам родился, каждый день – это плохая новость. Вот еще какие-то подоспели.Черити, наконец, повесила трубку. Она сидела, глядя прямо перед собой.

– Джо умер, – сказала она вдруг.

У Холли перехватило дыхание. «Зачем ты приехала? – хотелосьей крикнуть. – Зачем ты привезла все это с собой?»

Вместо этого она промямлила:

– Ох, дорогая, что ты говоришь?

– Это звонил какой-то Мэсен из Огасты. Из департаментаюстиции.

– Это… это какая-то катастрофа?

Черити взглянула прямо на нее, и Холли была шокирована;казалось, что ее сестра только что услышала хорошую новость. Даже морщины у неена лице разгладились.

Если бы она увидела лицо Черити Кэмбер, когда она выиграла влотерею, то она бы все поняла.

– Черити?

– Это пес, – сказала Черити. – Это Куджо.

– Пес? – сначала Холли не могла уловить никакой связи междупсом Кэмберов и смертью Джо. Потом догадалась, вспомнив раздробленную руку РедаТимминса. – Как пес?

Прежде чем Черити успела ответить, на дворе послышалисьвеселые голоса: высокий, захлебывающийся Джима-младшего и более низкий,снисходительный – Бретта. И теперь лицо Черити, наконец, изменилось.

– Бретт, – проговорила она. – О Господи. Холли… Как мнесказать ему, что его отец мертв?

Холли не отвечала. Она только беспомощно смотрела на сестру.

«Бешенный пес убил четырех человек. Трехдневное царствокошмара», – гласил заголовок в вечерней портлендской «Ивнинг экспресс». Ниже,более мелким шрифтом: «Единственный выживший находится в тяжелом состоянии». Наследующий день в «Пресс Геральд»: «Отец рассказывает об отчаянной борьбе материза жизнь сына». И в других газетах: «Врачи опасаются за здоровье миссисТрентон», «Псу не делали прививки». Через три дня сообщения переместились на другиестраницы: «Врачи обвиняют взбесившуюся лисицу или енота?» Все завершилосьсообщением, что Вик Трентон не намерен возбуждать иск в отношении оставшихсячленов семьи Кэмберов, которые, как было сказано, «пребывают в состоянии шока».Вскоре история забылась.

Вспышки бешенства в Центральном Мэне, которой опасалисьспециалисты, так и не произошло. В отчетах случившееся фигурировало, как«прискорбный, но единичный, случай в Касл-Роке».

Донна Трентон пролежала в больнице почти четыре недели. Онапрошла курс лечения без особых затруднений, но из-за серьезности болезни – ииз-за ее глубокой депрессии – ее долго не хотели выписывать.

В конце августа Вик отвез ее домой.

Они весь день просидели дома. Вечером, сидя у телевизора, ноне смотря в него, Донна спросила его про «Эд Уоркс».

– Все в порядке, – сказал он. – Мы прикончили Профессора.Теперь разрабатываем новую рекламную кампанию.

Это было не совсем верно: разрабатывал Роджер. Вик приезжалв офис три-четыре раза в неделю и в основном ничего там не делал.

– Хотя «Шарп» вряд ли станет держать нас у себя дольше двухлет. Роджер был прав. Но мы что-нибудь придумаем.

– Хорошо, – сказала она. Теперь у нее были периодыпросветления, когда она казалась такой же, как раньше, но она почти все времямолчала. Она потеряла в весе двадцать фунтов, и все платья на ней висели.

Она посмотрела на экран и потом повернулась к нему. Наглазах у нее были слезы.

– Донна, – сказал он. – Маленькая.

Он бережно обнял ее и так держал. Ее тело казалосьоцепеневшим, и во многих местах он ощущал выступы костей.

– Мы сможем жить здесь? – всхлипывала она. – Вик, мы сможемжить здесь?

– Не знаю, – сказал он. – Я думаю, придется попробовать.

– Может, я хотела спросить, сможем ли мы жить вместе. Еслиты скажешь «нет», я пойму. Хорошо пойму.

– Я не хочу ничего так, как остаться с тобой. Может быть,когда я получил эту записку Кемпа, я так не думал. Но это было недолго. Я люблютебя. И всегда буду любить.

Она тоже обняла его и крепко прижала к себе. За окномполивал летний дождь, отбрасывая на пол серые тени.

– Я не смогла спасти его, – сказала она, все еще всхлипывая.– Не смогла… Я все время про это думаю. Если бы я раньше добралась до двери…или подобрала эту биту… А когда я набралась сил, все уже… кончилось. Он умер.

Он не стал объяснять ей, что вряд ли она справилась бы сКуджо прежде, чем болезнь окончательно ослабила его; вряд ли он позволил бы ейдаже подойти к крыльцу или к этой бите. Он чувствовал, что ей это не нужно.