Тем временем, перестав высматривать тарелки, вечноголодныйЭссиорх телепортировал из кухни курицу гриль и большое мороженое.

– Курица должна была пригореть! А в мороженое девушкауронила бы сережку, – оправдываясь, сказал он.

Дафна хотела поинтересоваться, что плохого в сережке? Оначто, ядовитая, ею можно подавиться или сережка дорога ей как память? Однакоспрашивать не стала. Могучее тело ее хранителя нуждалось в богатырскомколичестве еды, что, хочешь не хочешь, определяло и мораль.

– Я хочу танцевать! – вдруг капризно сообщила Ната, глядя наМефодия.

– Танцевать в «Общем Питте»? – удивилась Улита. – В «ОбщемПитте» можно только кидаться котлетами и метать вилки. Можно еще метать ложки,но они хуже втыкаются! Из других же высокоинтеллектуальных развлечений здесьможно играть бедные студенческие свадьбы. Но танцевать при любом раскладепридется на улице.

– Не факт! – сказала Ната, улыбаясь кому-то за ее спиной.

Ведьма обернулась. Из кухни с видом барсука из японскойсказки, который сам себя выпотрошил, нанизал на вертел и приготовил шашлык,показался потный мужчина в белом халате. С отрешенным видом он полез под стойкуи извлек магнитофон, припрятанный одной из кассирш. Девушка явно испугалась.Должно быть, в «Общем Питте» загромождать рабочее пространство постороннимипредметами запрещалось. Толстяк поставил магнитофон на стойку и стал решительнораздвигать столики в центре зала. Последней он, пыхтя и упираясь в кадкуспиной, отодвинул огромную пальму.

Кассиры смотрели на него с изумлением.

– О, важная персона типа директора пафосной столовки! Кактебе это удалось? – поинтересовалась Улита.

– Ну как сказать… Он ненадолго показался из кухни и я…

– …устроила ему пляску лица? – подсказал Мефодий.

Ната кивнула.

– Вроде того.

– И теперь бедняга умрет от любви?

– Нет. Я вовремя остановилась. Но дня три промучается,точно, – заметила Ната, явно не испытывая особенной вины. – Ну что? Танцуем?

– Как-то это неправильно. Здесь нет обстановки, звук левый ивсе смотрят! Я ведь так считаю, да? – подал голос Мошкин.

– Ты считаешь, что тут прекрасная обстановка, чудный звук изамечательная музыка. И вообще ты счастлив. Запомни раз и навсегда: радоватьсянужно не когда можно, а когда хочется! Радость как шампанское! Она терпеть неможет, когда ее затыкают пробкой!.. – назидательно сказала Улита.

– Да? – грустно переспросил Мошкин. – А, ну да… Тогда да.

Ведьма смотрела на Нату с одобрением. Затея явно пришлась ейпо душе. Она щелкнула пальцами, и из колонок полилась медленная, полнаявнезапных всплесков музыка.

– Белый танец! Дамы приглашают кавалеров, – сказала Улита,протягивая руку Эссиорху.

Ната, озорно покосившись на Даф, немедленно заявила, чтоприглашает Мефодия. Однако когда она попыталась встать со стула, вышланеожиданная заминка. Ноги ее упорно не желали отрываться от пола. Дернувшисьнесколько раз подряд, Ната опустилась на стул, сердито поглядывая на Даф. У неехватило ума проиграть красиво, не устраивая сцены и не ставя себя в идиотскоеположение.

Дафна перестала насвистывать. Она была довольна. Третий разв жизни она делала это без флейты, и результат показался ей вполнеудовлетворительным.

«Остался последний штрих!» – подумала она и за руку потянулаМефодия на площадку, где уже танцевали Улита и Эссиорх.

Улита, несмотря на свои размеры, обладала своеобразнойпластикой. Движения ее были красивы и гармоничны. Казалось, не музыка движетее, но движения тела определяют музыку, сливаясь с ней в единое целое. Эссиорхже стоял как могучий дуб и лишь поворачивался из стороны в сторону снеуклонностью танковой башни. Даф это смутно напомнило танец плодородия вокругбаобаба.

Она была почему-то уверена, что и Мефодий танцует так жеплохо, но ошиблась. Буслаев двигался ловко и безошибочно. Он вел ее в танце, иэто не стоило ему ни малейшего усилия. Его руки держали Даф твердо иодновременно не грубо, без напряжения или неловкости.

– Ты хорошо танцуешь, – сказала Даф удивленно.

– Это все Эдя, – буркнул Мефодий.

– Эдя? Он тебя научил?

– Не-а. У него знакомая преподавала танцы во Дворцетворчества, и он меня туда засунул. Через год я бросил.

– Почему?

– Да был там один дурак… – туманно изрек Мефодий.

– Ну и при чем тут это? – не выдержала Даф, отчаявшисьдождаться продолжения.

– Короче, он случайно ударился носом о мое колено, ипреподавательша сказала, что нас двоих ей слишком много…

– Но если это было случайно, то почему тогда?..

– А за три дня до этого он случайно толкнул меня головой набатарею, а ему случайно прихлопнуло кисти рук крышкой пианино. Есть там такаянад клавишами… – пояснил Мефодий.

Даф вздохнула, подумав, что случай сложный. Интересно, какбы поступили с таким, как Мефодий, в школе Эдема? Хотя таких запущенных кадровтам на ее памяти не было.

– И где сейчас этот?.. – зачем-то спросила она,спохватываясь, что едва не произнесла «дурак».

– Ну знаешь: я не отслеживаю жизненный путь всех идиотов, –заявил Мефодий.

Даф достала мак. Позднее ей казалось, что не она сделалаэто, а мак заставил ее . Скользнув по одежде, мак коснулся ворота Мефодия. Дафдумала, что его придется как-то прикалывать, но цветок прильнул к Мефодию так,словно это была главная цель его существования.

– Что это? Зачем? – удивленно спросил Мефодий.

Даф не ответила. Она не была уверена, что поступилаправильно. За спиной Мефодия, там, где шершавилась декоративного камня колонна,обросшая давно не мытой бородой искусственного плюща, ей померещиласьухмыляющаяся половинчатая физиономия суккуба Хныка.

– А где Мошкин? – вдруг спросил Мефодий.

Солонка с торчащей зубочисткой стояла на прежнем месте.Однако сам Евгеша к ней не прилагался. Он пропал, не оставив ни следа, низвукового сообщения после сигнала. Мефодий все же заметил, что часть соливысыпана на стол, и на ней зубочисткой прочерчено несколько загадочныхпересекающихся линий.

– Что это? – спросил он.