– А я бы тебе и девять дала. Пинков, – буркнула Даф, думая,не будет ли такой грубый ответ стоить ей потемневшего пера.

Ната не удостоила ее ответом. Вид у нее был торжествующий,как у летчика, который рисует на своем самолете звездочку за сбитого врага.

– Меф, ты азартный человек? – продолжала она.

– Ну, более или менее, – признал тот.

– Тогда давай есть кусок хлеба с разных концов! Проигравшийдолжен будет слопать столовую ложку горчицы! – предложила Ната.

– Как это с разных концов? – не понял Меф.

– Проще простого. Берем кусок хлеба. Посередине кетчупомпроводим границу. И едим навстречу друг другу.

– О! – сказала Улита радостно. – Гениальная идея! Эссиорх, ятоже так хочу! Только хлеба я не ем. Он от меня толстеет. Ты не против, если мыбудем соревноваться на картошке фри? Так можно гораздо быстрее столкнутьсяносами!

– Нет, – сказал Эссиорх. – Так не гигиенично.

– Разве светлые не сильнее микробов? Сыграешь потом надудочке, и все дела! – удивилась Улита. – Ну давай! Ну позязя! Хочешь на коленик тебе встану?

– Это как?

– А вот сейчас научу…

Пока Улита уламывала краснеющего Эссиорха, Ната уже вовсюрасчерчивала хлеб кетчупом.

«Неужели согласится?» – ревниво думала Даф, наблюдая заМефодием. Тот, хотя и покосился на нее, был явно заинтересован. Дело в том, чтоу Мефодия с рождения была страсть к разного рода спортивным состязаниям. Даже кглупым на вид.

– Ты проиграешь! – сказал он Нате. – Начинаем на счет три!

Видя, что они взялись зубами за хлеб, Даф не выдержала.

– Я сейчас. Пойду кота найду, – сказала она, вскакивая.

Однако вместо того, чтобы искать Депресняка, она скользнулав туалет, заперлась и, вытащив из кармана мак, уставилась на него. Цветок былжелтым. Того противного грязно-желтого цвета, каким бывают порой грязныекухонные занавески. В его отвернутых лепестках ощущалось затаенное ехидство.Даф хотела крикнуть, но горло ей словно забило мокрым мылом. Она помнилатолько, что швырнула мак, а потом на некоторое время ее будто вырубило.

В сознании пластами штукатурки осыпа">лись мысли:

«Я надела ему свои крылья. Я на всю жизнь связала себя сним, я завишу от него, а он… Неужели он не понимает? Он что, контуженый?»

В туалет кто-то нетерпеливо постучал. Даф не открыла, толькосердито лягнула дверь в ответ. Дальше Даф действовала стремительно, собранно,но будто в полусне.

«Когда мак станет коричневым или желтым, ты еще сможешьвернуть ему прежний цвет и вместе с ним любовь Мефодия…» – утопленниками памятивсплыли слова Хныка.

Схватив с пола мак, Дафна укусила себя за палец и,дождавшись пока выступит капля крови, коснулась цветка. Дряблые лепестки снеожиданной силой обхватили палец. Мак напитывался кровью жадно, точнопромокашка. Глотал ее как вампир, попросивший у любимой разрешения поцеловатьее в шейку возле ушка.

Даф дернула мак, разлучая его с пальцем. Ей пришлосьприменить немалую силу – мак впиявился на славу. Мешая друг другу, лепесткиоблегали рану. Цветок уже не был желтым. Как и обещал Хнык, он вернул себецвет. Однако Даф почудилось, что это был не тот же оттенок, что вначале. Тотбыл ближе к пурпурному, этот же – к алому.

Края ранки припухли и потемнели. Укус пульсировал, болел, иДафна принялась зализывать его. В дверь туалета продолжали барабанить. Даф навсякий случай приготовила флейту, уверенная, что ей сейчас будут отрывать уши.

«Тут хорошо подойдет успокаивающая маголодия имени Кащенко»,– прикинула она. Кащенко был светлым стражем, работавшим под прикрытием.

Однако вместо злобных взрослых, пылающих жаждой мести, Дафнаобнаружила у дверей пару карапузов, из которых лишь один, судя по егомасштабам, умел разговаривать. Метнувшись к раковине, карапузы едва не сшиблиее с ног.

– Вкючи кан! Патоны набать! – пропищал тот самый, говорящий,размахивая водяным пистолетом.

Открыв воинственной мелочи воду, Даф вернулась к столику.Хлеб с полосой кетчупа был уже съеден. Определять победителя Даф не собиралась,однако губы Мефодия были в кетчупе.

Мошкин меланхолично копался зубочисткой в солонке, с которойзачем-то открутил крышку с дырками. На лице у него застыл вопрос: а зачем я,собственно, это делаю? Есть ли в этом высший смысл?

Кто-то дразняще коснулся под столом ноги Мошкина. Евгешауронил зубочистку.

– Опечатка вышла! Я думала, это нога Эссиорха! – извиниласьУлита.

Эссиорх уже опустошил реквизированные у брюнетки тарелки итеперь зорко оглядывал зал.

«Тэк-с! – подумала Даф. – Еще немного, и он додумаетсятаскать из карманов неудачливые деньги. Мало ли что на них собирались купить?Может, водку для спаивания несовершеннолетних или динамит?»

– Ну и где твой кис-кис? Нашла свое ушибленное мяу? – ехиднополюбопытствовала Ната.

– Что? А-а, нет! – машинально отвечала Даф.

– Еще бы. Посмотри там внизу! – сказала Ната.

Даф наклонилась. Под столом она увидела довольногоДепресняка, в зубах у которого был белый поварский колпак. Даф осталось толькопонадеяться, что сам повар к нему не прилагался.

Дафна села за стол и, делая вид, что пьет кофе, из-забумажного стаканчика внимательно наблюдала за Мефодием, пытаясь понять,изменилось его поведение или нет. Внешне поведение Мефодия никак не изменилось.Он изредка посматривал на Даф со спокойной симпатией, но точно так же онсмотрел и на Нату. Никакой особенной страсти в его взгляде не читалось.

Взяв со стола бутылочку с пикантной приправой, которойславился «Общий Питт», он намазал ее на хлеб и съел.

«И еще жует так противно! Влюбленные так не жуют!» –подумала Даф, но тотчас поняла, что представления не имеет, как именно должныжевать правильные влюбленные. С другой стороны, сам факт, что влюбленные вообщесмеют жевать, а не умирать от страсти, казался ей вопиющим и возмутительнымпреступлением против любви.

Мефодий тем временем взял другой кусок хлеба и стал мазатьего другой приправой. Даф отвернулась и внезапно вспомнила, что напоить маккровью для роковой страсти мало. Надо еще приколоть мак к одежде Мефодия уворота. Однако сейчас, в присутствии Наты, Улиты, Мошкина и Эссиорха, сделатьэто было невозможно.