— Я, между прочим, вас помню, — сообщила потаповская мать,не обращая на сына никакого внимания. — И маму вашу помню. Она вам не помогает?

— Нет, — сказала Маруся, прислушиваясь к шевелению боли вживоте, — не помогает.

— Очень жаль, — заключила та. — Меня зовут Нина Георгиевна.Отца — Юрий Петрович. А это наша дочь Таня. Давайте, я отведу вас в постель.Зря вы из больницы ушли. Это совершенно неправильно. Я, конечно, понимаю, что вбольнице лежать никакой радости нет, но все же нужно было взять себя в руки иостаться.

— Это я ее забрал, — сказал Потапов раздраженно, — мама, этосовсем не твое дело!

— Ну конечно. Это ваш диван? — спросила Нина Георгиевна,заглянув в комнату.

Маруся кивнула. От растерянности, неловкости и боли в животеговорить ей было трудно.

— Ужас какой-то. Разве больной может на этом лежать?

— Мам, в больнице кровати еще хуже.

— Может, они и хуже, но они по крайней мере приспособленыдля больных. Пойдемте, Маша.

— Спасибо, я сама… потом.

— Не потом, а сейчас.

— Нина, отстань от нее! Что ты на девочку насела, в самомделе!

— Пап, она не насела, она просто хочет помочь!

— Ей не нужна никакая помощь! Танька, забирай родителейдомой! Мань, не обращай на них внимания.

— Я не обращаю, — сказал Маруся и улыбнулась, — может, вычаю попьете? Мы как раз собирались чай пить. То есть Митя собирался.

Все уставились на нее, как будто она сказала невесть какуюглупость.

— Я не пью чай, — злобно пробормотал Потапов, — я пью кофе.

— Ну а мы пьем, — заявила Нина Георгиевна. — Таня, ставьчайник. Маша, где у вас белье? Я перестелю вам постель.

— Спасибо, — пробормотала Маруся застывшими от неловкостигубами, — не нужно, я потом сама…

— Юра, помоги мне!

Маруся продолжала бормотать что-то, но никто не обращал нанее внимания. Потаповская сестра у нее за спиной гремела чашками, собирала чай.Потаповские родители деловито вытряхивали Марусины подушки и одеяло, на полубелела куча мятого грязного белья.

Маруся готова была сквозь землю провалиться. Встретившисьглазами с Потаповым, она залилась помидорной краснотой и отвернулась.

— Ладно, не переживай, — пробурчал он, — они так понимаютсвой родительский долг.

О том, что они так понимают его в первый раз, он умолчал.

— На диван нужно положить что-нибудь жесткое, — сказала НинаГеоргиевна, — в полусогнутом состоянии спать нельзя, особенно если у вас травмабрюшной полости.

— Я положу, — пообещала Маруся. Губы по-прежнему слушалисьплохо.

Господи, во что она влипла с этим Потаповым?!

— Ребята, чай готов! — позвала потаповская сестра. — Давайтебыстренько попьем и правда поедем! Смотрите, на ней лица нет!

Все как по команде повернулись к Марусе и стали изучать еефизиономию.

— Все в порядке, — с усилием выговорила она, — правда.

— Оно и видно, — ехидно сказала Нина Георгиевна и однимдвижением сгребла с пола всю кучу белья. — Юра, пропусти, я отнесу это вванную. Митя, завтра попросишь сестру, чтобы она все постирала и погладила. Илия приеду в выходные.

— Ой, не надо, — простонала Маруся, и тут Нина Георгиевнанепонятно почему рассмеялась.

— А ваш сын? — спросила она, когда вся компания потаповскихродственников устроилась пить чай, а Потапов злобно плюхнулся на подоконник —больше сидеть было негде. — Где ваш сын?

— Он у родителей Алины. Это моя подруга. Он был у нее, ноона в Нью-Йорк улетела, и Мите пришлось…

— Мы знаем, что Мите пришлось, — перебила ее НинаГеоргиевна. — Бабушка, значит, участия не принимает. А муж у вас был?

Маруся до смерти боялась эту женщину, ее властного тона, еенарочитого ехидства, ее чудовищной энергии и еще того, что она — мать Потапова.

— Нет, — пискнула она, — мужа у меня не было.

— Поня-ятно, — протянула Нина Георгиевна, как будто вынеслаприговор, и по-купечески шумно прихлебнула чай, — одна, значит, мальчишкурастишь?

Почему-то теперь она перешла на “ты”.

— Нет, не одна. Мы с Алиной… Она всегда мне помогала. КогдаФедор только родился, она полгода у меня жила. Мы с ней спали по очереди. Онтак орал, что я даже поесть не могла, он не давал. И по ночам орал. Он всевремя орал.

— Митька тоже орал, — сказал вдруг отец, — день и ночь. Мыдумали, что с ума сойдем. Старшие дети у нас спокойные, а Митька надрывался!Даже на руках.

— И Федор надрывался, — приободрившись, произнесла Маруся, —мы его в пять утра гулять возили, чтобы он всех соседей не перебудил.

— Только не надо больше никаких воспоминаний, — предупредилПотапов с подоконника, но по-чему-то родственники упорно его игнорировали.Может, потому, что для них он был Митька, а вовсе не “сам Потапов”?

— Расскажи, мам, — велела сестра Таня, — чего там.

— Мам, не смей, — приказал Потапов.

— Я всю жизнь работаю в роддоме, — сказала Нина Георгиевнастрого, как будто Маруся должна была об этом знать и не знала. Потапов с шумомсверзился с подоконника, вышел из кухни и хлопнул дверью. — У нас разныебывают… ситуации. Однажды ночью вдруг шум, гром, стук, тарарам. Открываем. Задверью мужик какой-то. Весь трясется и орет благим матом, что он шофер,какая-то женщина на дороге голосовала, он ее подобрал, а теперь она у него вгрузовике рожает. Он ее из кабины вытащил и только до кустов доволок, а дальшеона идти не может. Галина Владимировна, это сестра, на второй этаж побежала заврачом и носилками, а я в кусты кинулась. Темно, ничего не видно, тольколампочка над крыльцом, да и та слабая, до кустов не достает. Когда я добежала,ребенок уже вылез почти. Я его приняла. Эта баба орет, а ребенок молчит,наглотался песка и крови. Я халат сбросила, на земле расстелила, стала емуискусственное дыхание делать, у меня тоже кровищи полон рот — заорал! Я егоподхватила и бегом в бокс, под лампу, реанимацию вызывать… — Она прихлебнулачай и посмотрела на Марусю. — Ну вот. Мальчишку выходили, а баба заявлениенаписала, отказное.

— Не взяла? — ахнула Маруся, совершенно позабывшая о том,что это потаповская мать и она должна ее бояться.

Нина Георгиевна посмотрела на нее с некоторымпревосходством.

— Это я про Митю рассказываю. Про нашего Митю. Мы его взяли.