— Как — про Митю? — ничего не поняла Маруся. — Про МитюПотапова?

— Про Митю Потапова, — передразнила ее Нина Георгиевна, —который с тобой теперь живет.

— Нина!

— Мама!

— Он не живет… То есть он как раз живет, но… но это совсемне то, что вы думаете… То есть я не знаю, что именно вы думаете…

— Ну что, — спросил потаповский голос из-за кухонной двери,— все выяснила, мамань?

— Что ты! — бодро откликнулась ничуть не смущенная НинаГеоргиевна. — Я еще даже и не начинала выяснять!

— Тогда лучше и не начинай, — приказал потаповский голос, ивсе посмотрели на закрытую дверь.

— Но как же так, — спросила Маруся растерянно и взялась заотвороты халата, — вы что, его усыновили?

— Ну конечно, усыновили, — спокойно сказал отец Потапова,как будто речь шла о чем-то простом и приятном, — Нина даже слышать не могла отом, что его в Дом ребенка свезут. Прибежала домой вся в слезах и говорит —давайте возьмем. Мы с ребятами говорим — конечно, возьмем. Так он с нами иостался. Митька! — крикнул отец в сторону двери. — Ты не жалеешь теперь, что снами остался?

Ответом ему было ледяное молчание, которое неожиданнохлынуло из-под неплотно прикрытой двери.

— Сердится, — сказал Митин отец с ласковой улыбкой, как еслибы он слегка журил сына за шалости, но в то же время и понимал, и прощал его. —Ничего. Отойдет.

Маруся не слушала его.

— И он… Митя всегда знал, что он… не ваш родной ребенок?

— Он совершенно точно наш родной ребенок, — сказала НинаГеоргиевна строго. — Конечно, если бы мы могли как-то скрыть, что это не я егородила, мы бы скрыли. Но мы живем в Жуковском, городок маленький, все друг удруга на виду, роддом один, и все мои подруги, которые со мной работают, этуисторию знали. Мы решили, что пусть он лучше все с самого начала от нас узнает,— чем ему потом какой-нибудь “добрый” человек невесть что наболтает. — Онаопять энергично прихлебнула чай и закончила совершенно неожиданно: — Это я тебепотому рассказала, что ты своего сына в роддоме не бросила. Хоть тебе, так японимаю, не сладко пришлось.

— Мне Алина помогала, — пробормотала Маруся. Она чувствоваласебя идиоткой. — Ничего такого. Справились мы.

— Молодцы. Так, ребята. Допивайте чай и пошли.

— Так зачем весь визит-эффект, мам? — спросил Потапов,появляясь в дверях. — Трогательные истории, воспоминания детства?

— А ни зачем, — она со стуком поставила чашку на стол,перелезла через Марусю и смачно поцеловала сына в щеку. — Посмотрела на тебя,посмотрела на твою подругу, все, что меня интересовало, узнала, могу соспокойной душой домой отправляться.

— Да я вовсе не подруга, — под нос себе произнесла Маруся.

— Митя, если ты завтра не договоришься насчет стирки,значит, я в субботу приеду, постираю и уберусь. Ясно?

— Ясно.

— Юра, пошли! Таня, что ты сидишь?

— Я не сижу, мам. Я чашки мою.

— Мой быстрей. Мы уже уходим. Митя, проводи нас. Маша, еслибудет нужно, мы можем на время взять твоего сына. Митя позвонит и привезет.Митя, ты понял?

— Митя понял, — глядя в потолок, согласился Потапов.

— Лучше мы возьмем, — снимая фартук, сказала его сестра, —твоего сына, я имею в виду. Из Жуковского он в школу никак не попадет. А от насДимка может возить.

— Спасибо, не нужно! — вскричала Маруся, насмертьперепуганная активностью потаповских родственников. — Ничего не нужно! Иприезжать не нужно, и стирать не нужно, спасибо, спасибо вам большое! Мне и такочень неловко, что Митя тут со мной, а вы за него беспокоились!..

— Конечно, беспокоились. Как мы можем не беспокоиться! Авдруг ты какая-нибудь шалава?

— Нина!

— Мама!

— Она не шалава, а девушка вполне интеллигентная, — сказалПотапов, улыбнувшись, — убедилась?

Нина Георгиевна ничего не ответила, гордо прошествовала вприхожую, а за ней гуськом потянулась семья.

— Насчет сына подумай, — сказала потаповская сестрица.

— До свидания и поправляйся, — попрощался потаповский отец.

Голоса отдалились, хлопнула дверь, на лестнице за тонкойстенкой затопали многочисленные ноги. Вернулся Потапов, сел и потер лицо.Маруся следила за ним глазами.

— Ну что? — спросил он, подперев ладонью щеку, как бабушка вокошке. — Пережила?

Маруся с опаской посмотрела на него.

— Мить… а зачем они приезжали? Они недовольны, что ты здесь…ночуешь? Тебе теперь попадет?

— Суркова, ты просто дура, — сказал Потапов довольнохолодно, — конечно, они недовольны. А что? Ты была бы довольна, если бы твойсын затесался в спасители бывшей одноклассницы, которую пятнадцать лет до этогов глаза не видал? Кроме того, я министр правительства Российской Федерации. Яне должен ночевать в хрущевках и жарить антрекоты. Это не по правилам. Моясемья не особенно озабочена соображениями этикета, но даже они это понимают.

Каждое его слово было словно кулак, вдвинутый в беззащитныйМарусин живот. Он был прав. Во всем. Она должна немедленно сделать что-то, чтоосвободило бы его от ложно понятого чувства долга.

— Митя, я уже сорок раз говорила тебе, чтобы ты перестал комне таскаться. Видишь, до чего дошло? Мне не нужна твоя помощь. И благородствотоже. Хватит. Остановись.

Потапов внимательно смотрел на нее, и в серых невыразительныхглазах у него было, как ей казалось, отвращение.

— Ложись, — сказал он, — я пойду почитаю бумаги. У меняработы много.

— Нет.

Маруся поднялась на ноги и зашаркала мимо Потапова к входнойдвери.

— Уезжай сейчас же.

— Мань, не дури, — сказал он негромко, — давай завтра всеобсудим. Я устал, и у меня полно работы.

— Уезжай, я сказала.

— Я отпустил водителя.

— Один раз на метро доедешь, ничего с тобой не будет!

— Мань, кончай истерику и ложись. Ты мне надоела.

Из открытой двери сильно дуло в ноги. На лестнице былонеуютно и сыро, натоптано мокрыми башмаками. Маруся еще постояла, навалившисьна ручку, а потом с силой захлопнула дверь. На окнах вздрогнули занавески, вшкафу тоненьким жалобным звоном зашлись стаканы, удивленно тренькнул телефон,не привыкший к проявлению бурных хозяйских эмоций.