Встретить бы этого недоумка Дарвина, подумал Потапов снеожиданной злобой, дать бы ему по шее. Все беды от него. Он заставил хомосапиенс поверить в то, что человеческая особь — всего лишь часть биологии,доступная, понятная, раскладываемая на составляющие.

Какие там составляющие! Как понять, что именно он только чтосказал не так?

— Мань, ложись на свой улучшенный диван, — приказал Потапов,решив, что ни до чего хорошего все равно не додумается, — а я пойду почитаю. Уменя полно работы на вечер.

И тут в дверь снова позвонили. Они вздрогнули, какшкольники, застуканные в подъезде рано вернувшейся мамашей.

— Что такое? — прошептала Маруся, заливаясь нездоровойзеленью. — Может, это твои родственники вернулись?

— Вряд ли, — сказал Потапов и пошел в прихожую.

На этот раз голос был один. Мужской, совсем незнакомый.

Может, приехал этот, как его назвал Потапов?.. ИнспекторДрейтон, вот так.

— Проходи, — сказал Потапов у самой двери, и в комнату,неловко озираясь, вошел Вовка Сидорин.

— Привет, Мань, — поздоровался он, увидев на диване Марусю.— Я не знал, что Митька… у тебя.

* * *

Капитан Никоненко открыл дверь своей машины, намереваясьвыйти наружу, как раз в тот момент, когда доктор Сидорин, сверяя по бумажкеадрес, подошел к подъезду. Капитан засек его только в последний момент.

Вот тебе раз, подумал Никоненко словами участковогоуполномоченного Анискина. Тебе-то чего здесь надо?

Что бы ни было надо доктору Сидорину в доме потерпевшейСурковой, допускать свидания наедине было нельзя. Если бы капитан был готов ктакому повороту событий, может, никакое дальнейшее расследование и непонадобилось бы. Если милый доктор пришел доделывать свое дело, уже дважды недоведенное до конца, капитан взял бы его с поличным, и дело с концом.

Однако подготовительные мероприятия проведены не были, и уНиконенко оставалась только одна возможность — зайти в квартиру вместе с ним.

Посмотрим, понюхаем, понаблюдаем.

Он отставал от Сидорина только на один пролет, не спеша себяобнаруживать. Сидорин позвонил, дверь открылась, и капитан услышал голосПотапова Дмитрия Юрьевича, сказавший:

— Привет, Вовка.

Потапов? Он и вправду живет у Сурковой?!

Была некоторая пауза, очевидно, Сидорин к встрече сПотаповым готов не был.

Потом Сидорин пробормотал что-то маловразумительное, и дверьзахлопнулась.

Капитан не знал, что делать. Он грыз ноготь, чувствуя локтемпистолет. Посидеть в машине, ожидая продолжения? Или к концу ожидания онполучит два трупа — федерального министра и его подружки-одноклассницы? Братьквартиру штурмом, так и не дав Потапову возможности выяснить, зачем пришелСидорин? Если министру удастся это выяснить, Никоненко все узнает, он былсовершенно уверен. Недаром министр Потапов с самого начала показался ему непохожимна всех остальных министров.

Позвонить шефу? Сказать, что в квартиру Сурковой только чтопришел Сидорин и он, капитан Никоненко, совершенно растерялся?

Черт побери.

Он выскочил из подъезда и побежал вдоль дома, считая окна.Свет в квартире горел, но что происходит внутри, видно не было. Шторы былиплотные, и никакие тени по ним не бродили. Вечерний мартовский двор быложивленным и шумным, поэтому никаких звуков капитан тоже не слышал.

Постояв под окном, он ринулся обратно в подъезд, взбежалнаверх и, сдерживая дыхание, сунул ухо в дверь квартиры.

Из этой позиции тоже ничего не было слышно.

Зачем пришел Сидорин? По его словам, он никогда не дружил сСурковой. Она была никакая. Тамара, и та была интереснее, так он сказал. Чтоему может понадобиться от нее пятнадцать лет спустя, если он не собирается ееубивать? А если собирается, значит, ему придется убить и Потапова, которыйслучайно оказался у него на пути.

Никоненко посмотрел на часы. Прошло двенадцать минут.

По лестнице кто-то шел, тяжело ступая, и нужно было срочноотлеплять ухо от дверной щели. Как раз в эту секунду за дверью произошлокакое-то движение, капитан отпрыгнул в сторону, в жидкую темноту лестницы, надкоторой болталась на шнуре разбитая лампочка. Дверь открылась. Никоненко сдержаннодышал на лестнице.

— …только не завтра. До завтра я не успею, — сказал голосПотапова.

— Спасибо, Мить, — проговорил Сидорин растерянно. Влестничном пролете Никоненко видел его светлую куртку, — а Мане, есличто-нибудь понадобится, в смысле консультации, я готов… всегда…

— Да, — согласился Потапов. Даже невидимый, он излучалэнергию и уверенность в себе, как радиоактивный элемент — рентгеновские лучи. Икак это у него получалось?

Кажется, Сидорин тоже попал под это излучение, потому чтовдруг приободрился и сказал довольно громко:

— Спасибо тебе.

— Пока не за что, — ответил Потапов, и дверь снова противнопроскрипела, закрываясь.

Суркову Никоненко не слышал.

Следом за Сидориным он спустился во двор и проводил его дососеднего переулка, в котором был вход в метро. Светлая куртка нырнула враззявленную пасть перехода, и Никоненко остановился.

Нужно вернуться и поговорить с Потаповым и Сурковой. Зачемприходил Сидорин? Какой он мог выдумать предлог? За что он благодарил Потапова?О чем его просил? Он не мог знать, что застанет там Потапова, поскольку ни сним, ни с Сурковой никогда не общался и тем более не дружил.

Или не спешить? Дождаться, когда министр сам позвонит ему ирасскажет?

Он свернул по растаявшей тропинке к дому Сурковой. Было тактепло, что даже в пол-одиннадцатого вода продолжала бодро капать с крыши.Тяжелые капли время от времени падали капитану за шиворот и на макушку.

Они с Бураном очень любили весну. Буран ошалело гавкал награчей и пил воду из всех снеговых луж, которые только попадались ему на пути,хотя в другое время года никогда этого не делал — брезговал. Шерсть сваливаласьв сырой грязно-желтый валенок, и Буран становился похож на приблуднуюкорову-недомерка. Игорь по весне непременно втюхивался в какой-нибудь более илименее бессмысленный роман, обретал внутреннюю свободу и небывалый размах мысли,к лету постепенно сходившие на нет.

Нога съехала с дорожки и по щиколотку увязла в ледяной каше,ботинок промок моментально и безнадежно. Капитан выругался, отчаянно топая искользя по дорожке, как будто его топанье могло высушить насквозь мокрыйботинок.

Что-то вдруг насторожило его, и он замер, так и не опустивногу на лед, как Буран, почуявший за забором незнакомую собаку.