А мы и не вникали особенно. Но со временем я стал обращатьвнимание на то, что все идет как-то не так. Я, например, помнил, что, когдапошел в первый класс, Вовке было годик, и он однажды забрел в мою комнату иизорвал упавшую на пол тетрадку по арифметике, а где-то в мае, перед самымиканикулами, когда учебный год уже заканчивался, он уже бегал так быстро, чтоврезался в меня, сидящего за письменным столом за уроками, на полном ходу,из-за чего я посадил огромную кляксу и страшно злился: пришлось срочно мчатьсяв магазин канцтоваров, покупать новую тетрадку и переписывать все домашнеезадание заново. А маленький Ваня в полтора года, когда Вовка уже носился, какмеханическое помело, только-только начал ходить. И еще я помнил, что Вовкаузнавал меня, когда ему было два месяца, я хорошо это запомнил, потому чтоприходили гости и все об этом говорили. А Ваня не узнавал никого и никому неулыбался ни в два месяца, ни в три, ни в четыре. Вовка в пять месяцев хваталпогремушку так крепко, что не отнимешь, а Ваня и в годик еще этого не делал. Исамое главное, что нас с Валькой поразило: мама никогда не гуляла с Ванейвместе с другими мамами. Сколько раз, возвращаясь из школы, мы видели в нашемскверике трех-четырех мамочек с колясками, идущих стройной шеренгой и что-тоживо обсуждающих, и я помнил, что мама с Вовкой гуляла точно так же, вкомпании. А теперь она гуляла одна. И улыбалась совсем редко. Почти совсем неулыбалась.

Наконец, спустя довольно длительное время, родители сочли,что пора уже сказать нам правду. У Вани болезнь Дауна. Он никогда не будеттаким, как другие дети. И вся наша жизнь отныне будет идти иначе. Ваню неотдадут в ясли, и он не будет ходить в детский садик, потому что он не умеетпроситься в туалет и не может самостоятельно кушать. Но маме и папе надоработать, поэтому днем с Ванечкой будет сидеть бабушка, мамина мама, а мы все,дети, должны ей помогать и ее слушаться.

Сперва мы даже не поняли, в какой кошмар превращается нашажизнь. Все малыши пачкают пеленки, все не умеют самостоятельно кушать,подумаешь, большое дело, немного времени пройдет – и научится. Валя женаучилась, и Вовка тоже, и мне казалось, что периоды, когда вся квартира былаувешана сохнущими пеленками, длились совсем недолго. Но я ошибался. Время шло,а ничего не менялось. По-прежнему Ваню нужно было кормить с ложки, и у него всевыливалось и вываливалось изо рта, и меня тошнило, когда я видел, как он ест. Ипо-прежнему он не просился на горшок и не умел им пользоваться, и могобделаться в любой момент и в испачканных штанишках усесться на ковер, и тому,кто первый это обнаруживал, приходилось мыть мальчика, застирывать одежду изатирать все прочие следы. У него изо рта все время текла слюна, а из носа –сопли. Ни я, ни Валя не могли пригласить домой друзей. С одной стороны,запрещали родители: Ванечка очень подвержен всяким инфекциям, в доме должнобыть как можно меньше посторонних, и вообще не нужно, чтобы лишние люди знали онашем несчастье. С другой стороны, мы понимали, что от Ваниного вида, от егослюней, соплей и испачканных вонючих штанов кого угодно может стошнить, дажесамого крепкого и выдержанного человека.

Мы не могли лишний раз пойти погулять или в кино: мамастрого делала нам замечание, что мы развлекаемся, вместо того чтобы помогатьбабушке ухаживать на Ваней. Ваня – наш родной брат, к сожалению, очень больной,но это не его вина, и мы должны любить его и заботиться о нем. И мы усердноделали вид, что любим и заботимся.

Ваня был действительно очень больным, он постояннопростужался, и мама объяснила нам, что у детей с болезнью Дауна очень слабыйиммунитет и их организм совсем не может сопротивляться вирусам и всякиминфекциям. Кроме того, у него был врожденный порок сердца – дефектмежжелудочковой перегородки, поэтому с Ванечкой надо обращаться очень осторожно,ни в коем случае не кричать на него и не наказывать. И вообще не расстраивать.

Бабушка со временем окончательно переселилась к нам, потомучто ей стало трудно приезжать каждый день ни свет ни заря, ведь в восемь часоввсе уже уходили, кто на работу, кто в школу. Квартира превратилась в ад. Водной комнате родители, в другой – бабушка с Ваней, в третьей – мы, трое детей.Мне пятнадцать, я – здоровый балбес, которому охота побалдеть под рок-музыку,двенадцатилетняя Валька, у которой на уме одни девичьи глупости, и девятилетнийВовка, которого мы с сестрой тогда еще по малости лет за человека не считали.Мы с Валькой страшно злились на родителей и на Ваню (как будто хоть кто-то былвиноват в его болезни!), и хотя, как я уже говорил, изображали из себя заботливыхи любящих, наедине мы в выражениях не стеснялись и называли вещи своимиименами. Мы были уверены, что Вовка ничего не понимает, мы привыкли, что онмладший, а значит – маленький навсегда.

Потом мне исполнилось шестнадцать, потом семнадцать,восемнадцать… И Валька взрослела. Мы стесняли и раздражали друг друга, нампозарез нужны были отдельные комнаты и хоть какая-то возможность уединиться, нотакой возможности не было. Бабушка по-прежнему жила у нас, и Ваня по-прежнемуел хотя и самостоятельно, но все так же неопрятно и тошнотворно, и из носа унего постоянно текло, и туалетом пользоваться он так и не научился, несмотря навсе усилия по привитию ему этого необходимого навыка. Он все так же многоболел, и вся квартира, казалось, навсегда пропиталась запахами лекарств ииспражнений.

Умер он внезапно. Сердце не выдержало. Ему было девять лет.Мы с Валькой усиленно выжимали из себя слезы, делая вид, что оплакиваем потерю.И тут Вовка сразил нас наповал.

– Что же вы плачете? – удивленно спросилон. – Вы же так ненавидели Ваню, он вам мешал. Вы все время говорили, чтоон вам надоел и у вас никакой жизни из-за него нет. Вы радоваться должны, чтоего больше нет. Теперь бабушка уедет, я могу жить с папой и мамой, и у васбудут свои комнаты. И ребята к вам смогут приходить.

Я в ужасе оглянулся. Слава богу, родителей рядом не было. Небыло никого, и никто этого не слышал. Но Валька все равно среагировала быстрее,она такие вещи всегда влет просекала. Я еще только раздумывал над тем, какотнесутся папа и мама к Вовкиным словам, если он вздумает повторить их, аВалька уже приняла меры. Я шлепнул четырнадцатилетнего Вовку по затылку,обозвал дураком и вышел вслед за сестрой.

– …ты представляешь? – звенел возбужденный Валинголосок. – Чего, говорит, вы плачете, радоваться надо, что Ваня наконецумер. Теперь бабушка уедет, Вани больше нет, и у каждого из нас будет отдельнаякомната, и мы сможем приглашать друзей в гости.

Помню, я восхитился тогда коварной изворотливостью своейсестры. Надо же так все перевернуть! И вроде все правда. Но виноватымполучается уже Вовка, а не мы с ней. Меня жуть брала при мысли о том, чтобудет, если Вовка перескажет родителям все те слова, которые мы с Валентинойговорили в его присутствии на протяжении всех девяти лет жизни Вани. Мы-то былиуверены, что он или не понимает ничего, или вообще не слышит, а он,оказывается, все отлично слышал и понимал. И – хуже того – запомнил.

Что тут началось! Отец взревел и кинулся в нашу «детскую»вправлять Вовке мозги, мама заплакала еще громче и начала капать себе сердечныекапли, бабушка заверещала, что в семье вырос изверг рода человеческого…