Оцепенение не отпускало Белянку. Как наяву она видела загорелые губы, вновь и вновь повторявшие по слогам: «Пре-да-тель-ство». И тусклый взгляд – выжженный. Стел все время отводил глаза.

– Будет резня, Белянка. Будет много смертей.

– Так хочет ваш бог?

– Так будет.

Мурашки ерошили волоски по рукам и ногам, дурнота подкатывала к горлу. Что же это за вера такая благословляет на убийства? Разве можно ее принять? Но назойливые уключины гудели в ушах: разве можно погибнуть всей деревней – лишь бы не принять веру?

Над водой разлетелся знакомый голос. Его голос.

– Ну, тетушка Пшеница, что ты так переживаешь?

Сердце застучало в горле. Огнем прострелило живот, зарумянились щеки – перед глазами поплыли звезды прошлой ночи, в волосах запутался речной ветер. С трудом сдерживая улыбку, Белянка направила лодку к берегу.

Стрелок на голову возвышался над тетушкой Пшеницей, но она, подбоченясь и сверкая из-под платка глазами, чудом умудрялась смотреть свысока. Верхняя юбка, празднично-алая, белела мукой – даром что заткнута за пояс. Двойная шаль оборками мела траву, а лицо пылало! – никогда у тетушки Пшеницы так не пылало лицо!

– Куда ты его, окаянный! Он же дитя совсем! Ребенок!

– Тетушка Пшеница, – миролюбиво улыбнулся Стрелок. Перехватив пухлую ладонь, бережно стряхнул муку успокаивая. – Русак уже давно не ребенок. Ты сама просила взять его на охоту, помнишь? Ему уж на будущее лето танцевать под балладу и хозяюшку себе выбирать, а ты все: «Дитя, дитя…» – он тихонько, по-доброму рассмеялся, не сводя с нее пристального взгляда.

– Так на охоту ты его не взял! – сощурилась тетушка Пшеница. – А в Нижнюю Туру, когда вокруг полным-полно пришлых, – это на здоровье!

– Да самый быстрый он, понимаешь? – Стрелок поправил ей шаль и вновь усмехнулся. – Мигом обернется – и пары дней не пройдет, вот увидишь!

– А если не вернется, что ж я делать буду?! – разрыдалась она.

Стрелок обнял ее и похлопал по спине приговаривая:

– Тише, тише. Уж кто-кто, а Русак твой вернется. Что ж ты так не веришь в сына?

– Вот будут у тебя дети – поймешь! – шмыгнула она носом и вытерла слезы шалью. – Молодо-зелено. Младшенький он у меня…

Днище зашелестело о песок. Белянка осторожно подняла весла, но уключины все-таки оглушительно скрипнули. Тетушка Пшеница живо обернулась:

– О, Белка! Сидит в лодке – притихла! Откуда это ты?

– Да я на тот берег плавала, – глупо протянула Белянка и вдруг поняла, что рассказывать про Иву простым сельчанам нельзя: беседы с деревьями – это ведовские дела, людям знать не положено. Но что тогда сказать?

– Я думал искать тебя у Горлицы, – изменившимся голосом произнес Стрелок.

Белянка встретила колкий взгляд – и замерла не в силах сглотнуть комок в горле. Небо в глазах Стрелка похолодело до зимнего, высокого и пронзительного, губы будто и вовсе исчезли с лица – мороз по коже.

– Я… – начала она было и осеклась.

Нужно же передать слова Стела. Обязательно нужно. Это важно для всей деревни. Но притихшее сердце шептало: «Молчи!» Белянка закрыла глаза, глубоко вдохнула, выдохнула. В конце концов, она не сделала ничего плохого. Она может ходить куда хочет и когда хочет. Стрелок не указ ей, если уж на то пошло. Сказал к Горлице – значит, ей весь день там сидеть?

Она открыла глаза и прямо посмотрела на него, не дрогнула, когда взметнулись прямые брови.

– Так где ты была?

– Я была на том берегу, по своим ведовским делам. За советом ходила, – ровно ответила она.

– Ты кому-нибудь сказала, куда пошла? – невозмутимо продолжил допрос Стрелок.

Белянка не выдержала и попыталась смягчить слова улыбкой:

– Нет, мне казалось, это мое дело.

– Твоя жизнь и твоя безопасность – не только твое дело, – взгляд Стрелка потеплел искренней тревогой. – Вокруг полно чужаков с мечами, а ты ходишь одна и даже никому не говоришь, куда идешь.

– А Русака моего… – влезла тетушка Пшеница.

– Он парень, почти мужчина, – не оборачиваясь, отрезал Стрелок. – А ты, Белянка, девочка. Хрупкая и слабая девочка. Ты понимаешь, что с тобой могло случиться?

– Я ведунья, – вскинула она голову. – И уже не ребенок.

Стрелок зажмурился и тяжело вздохнул, потом молча вытащил лодку вместе с Белянкой на берег, привязал к колышку. Она смотрела исподлобья, не зная, что говорить и что делать. Тогда он сам взял ее за руку, поднял на ноги и крепко-накрепко прижал к себе.

Запах кожи, согретой солнцем, защекотал ноздри, упругой волной спустился по телу, растопил оцепенение и страх. Острый подбородок Стрелка уткнулся в ее макушку, его пальцы разогнали по спине мурашки. Судорожно вдохнув, Белянка вжалась в его плечо, потерлась щекой о холстину рубахи, кончиком носа коснулась шеи. И замерла.

– Я бы жить не смог, если бы тебя потерял, – прошептал он ей на ухо.

Да почему сразу «потерял»? Что теперь, хвостиком за его спиной прятаться? Что это за жизнь?

Она даже набрала в грудь воздуха – аж изнутри жгло, как хотелось возразить! – но что-то теплое и нежное всколыхнулось в душе, сплелось с солнечным запахом его кожи и сомкнуло в последний момент непослушные губы. Она лишь украдкой вздохнула и сильнее уткнулась макушкой в его подбородок.

– Так, значит, правду ветер по дворам носит… – с самодовольством бывалой сплетницы затянула тетушка Пшеница.

– Что носит, тетушка? – оглянулась Белянка, с сожалением отходя от Стрелка.

– О вас, птенчики, – усмехнулась она. – Вот так новости.

– Новости, да… – спохватилась Белянка и с опаской взглянула на Стрелка. – У Ивы… в смысле на том берегу, я опять встретила чужака из тумана.

Стрелок вновь посуровел:

– Стел, я запомнил его имя.

– Да, Стел, – она кивнула и отвела глаза. – На закате он будет здесь, на Большой поляне. Собирается что-то нам рассказывать. Просил, чтобы мы слушали внимательно и были… гибкими, – последнее слово она произнесла шепотом.

– Просил что? – повысил голос Стрелок.

Белянка затараторила:

– Он говорит, что если мы не позволим построить храм его богу и не будем ходить на службы – будет плохо.

– Плохо? – светлые брови взлетели так высоко, что сморщинили лоб. – Что значит «плохо»?

– Он сказал – будет резня, – выдавила она севшим голосом.

– Гонцов не убивают – полагаю, это единственная причина, по которой ты еще жива, – Стрелок сжал кулаки и огляделся, будто хотел что-нибудь разбить, но, так ничего и не отыскав, каменным взглядом уставился на Белянку. – Я запрещаю тебе ходить одной.