Глаза защипало горячими слезами, защекотало горло дурным предчувствием. Нет, нельзя об этом думать – нужно делать, двигаться, бороться и пытаться. Предчувствия – это пустое, это глупости. Помочь с оберегами? Значит, помочь с оберегами. И еще обязательно поговорить с Ивой. Но сначала к Горлице. Белянка решительно накинула шаль и поспешила наверх, отгоняя нежелание возвращаться туда, где больше не было ее детства.

На холм она поднималась бегом, будто боясь остановиться и передумать. Шлепки башмаков по сухой тропинке отдавались ударами сердца. Ступни знали каждую кочку, каждый кустик и каждую рытвину. Все было так же, как пять лет назад. И все было иначе. Останавливаться у двери Белянка не стала – сразу влетела в хижину и попала в привычный полумрак, который встретил ее холодным приветствием:

– Вот уж не думала, что ты вернешься.

Горлица сидела за столом, заваленным корзинками с бусинами, клубками, иголками, мешочками и травами – работа над оберегами кипела вовсю.

– Как же мне не вернуться, когда… – начала было Белянка и осеклась.

Рядом с Горлицей сидела Ласка и старательно делала вид, что не видит ничего, кроме нитки с нанизанным кварцем.

– Когда ты нарушила первый обет ведуньи и связалась с мужчиной? Да еще и с Отцом деревни! – выдала Горлица.

Ласка закусила губу, но даже не подняла глаз.

Горячая волна обиды подступила к горлу, и Белянка уже хотела сказать, что Ведунья деревни Луки теперь Горлица и что они с Лаской могут отказаться от ведовства и прожить обычную жизнь, не связанную никакими обетами, а Горлице нужно искать своих учениц.

Но она заставила себя промолчать.

Потому что это было глупо, малодушно, недостойно и просто нечестно.

Она тихо ответила:

– Однако я все еще могу колдовать. И я пришла помочь. Потому что мне небезразлична судьба нашей деревни.

– Очень в этом сомневаюсь, – процедила Горлица и ногой пододвинула ей стул.

Белянка села и молча взялась за работу.

Воздух между бывшими ученицами тетушки Мухомор можно было резать ножом. На первый взгляд все оставалось по-прежнему. Деревянный стол пестрел затейливым узором царапин, на перемете покачивались пучки зверобоя и чеснока. Пахло травами, медом и дымом. Но еще и странной пустотой, отчужденностью. Из углов исчезли лежанки и занавески, сундуки – остался лишь закуток Горлицы. Ощущалась какая-то заброшенность. Словно тетушка Мухомор была душой и сердцем этого дома.

– Здесь все так… непривычно, – Белянке невыносимо захотелось выразить вслух ту горечь, что скапливалась на губах.

Ласка прикусила нитку, затягивая на обереге узелок, и огляделась.

– Ты права. Все перевернулось, переменилось… – голос звучал неуверенно, бледно, и на миг Белянке стало ее жаль.

Но посмотреть бывшей сестре в глаза она боялась.

– Времена меняются! – отрезала Горлица.

Белянка съежилась под ее взглядом. Больше всего на свете ей хотелось сейчас оказаться далеко-далеко отсюда. Как можно дальше. Но нужно помочь с этой работой – пусть даже чужакам обереги на один зубок.

Выбрав подходящую деревянную бусину, Белянка продолжила собирать замысловатый орнамент, как учила тетушка Мухомор.

Горлица резко встала, ножки стула оглушительно скрипнули.

– Я отойду. Чтобы закончили к полудню, – небрежно кинула через плечо и ушла.

За окном бился ветер, скрипели тяжелые ветви. Время от времени бусины падали на стол с глухим перестуком, потрескивал остывающий очаг.

Первой тишину нарушила Ласка, осторожно прошептав:

– Горлица… изменилась.

Белянка оторвалась от работы и наконец-то посмотрела ей в лицо. И не узнала.

Огромные глаза светились затаенной болью. Щеки осунулись, волосы потускнели. Но главное – изменился взгляд. Стал скромнее? Старше? Нет. Мудрее. Глубже. Что он скрывал? Любила ли она на самом деле Стрелка? Раскаивалась? Скучала по тетушке Мухомор и разрушенному миру их детства? Общего детства.

Не бывает бывших сестер. Даже названых сестер бывших не бывает.

Белянка отложила работу, накрыла ладонью сложенные на столе руки Ласки и осторожно ответила:

– Мы все изменились.

Ласка отвела глаза, но руки не убрала.

Сердце стучало в ушах, за окном до хрипоты заливались птицы, а слова не шли из пересохшего горла.

– Изменились же? – не выдержала, переспросила Белянка.

– Изменились! – резко проговорила Ласка и взглянула в глаза – чернота огромных зрачков плескалась болью. – Ты стала счастливая и любимая. А я – брошенная и всеми презираемая!

И впервые Белянка не отдернула руки, не убежала, не заплакала от гнева и яда Ласки – на этот раз она точно знала, что сестра хочет сказать совсем другие слова, что болит у нее на самом деле не это, что Ласка так же отчаянно нуждается в понимании и любви, как и сама Белянка.

В искаженном лице сестры она вдруг увидела саму себя. Без прикрас.

– Тебя никто не бросал, – робко улыбнулась своему отражению Белянка и погладила ее напряженные пальцы.

– Потому что у меня никого и не было! – прищурилась Ласка и стиснула зубы – готовые пролиться слезы замерли.

Какая сила воли!

– У тебя есть мама, папа и родные сестры, – Белянка уже не могла замолчать, она и сама не знала, почему так сильно хочет ей помочь. – У тебя есть тетушка Мухомор – она останется с нами навсегда.

Ласка неотрывно смотрела ей в глаза, будто ожидая смертельного удара, и Белянка закончила глухим шепотом:

– И у тебя есть я.

– Ты? – округлились темные глаза Ласки.

– Да, – Белянка испугалась, что сейчас передумает и затараторила: – Я никогда не пойму, зачем ты приворожила Стрелка, зачем предала меня и бросила всех нас в опасности, но ты вернулась. Ты рисковала вместе с нами там, у края огня. И ты моя сестра. Ты сделала меня – мной. Я люблю тебя.

Закусив губу, будто и вправду могла расплакаться, Ласка пробубнила:

– Любая бы на моем месте приворожила, если б умела. Я тоже умею чувствовать. Не хуже тебя. И тоже имею право быть счастливой!

– Даже против его воли? – глухо спросила Белянка – услышать эти слова оказалось слишком больно.

Ласка зажмурилась. По щекам покатились крупные слезы.

– Потому и отпустила, – выдохнула она.

– Так… ты его отпустила сама? Я думала, ты растеряла в пожаре силы и… – Белянка не находила слов от удивления.

– В том пожаре, когда ушла тетушка Мухомор… я столько глупостей и гадостей говорила о ней, не слушалась, а теперь? Теперь уже ничего не исправить. И не вернуть… – короткие рыдания сотрясали хрупкие плечи. – Я обманывала саму себя. Я просто хотела быть любимой. Не хуже тебя!