Я знала, что синьор Фидардо думает о том же. Не сводя глаз с записки, он потирал рукой подбородок.

– Скажите, – обратился он к доктору, – возможно ли такое, что ваш пациент подцепил эту болезнь в Индии?

– Ну да, конечно, – ответила доктор Домингеш. – А почему вы спрашиваете?

Я больше не могла прятаться. Я открыла дверь каморки и шагнула в мастерскую. Доктор Домингеш удивленно подняла брови.

– Это Салли Джонс, – сказал синьор Фидардо. – Если я не ошибаюсь, ваш безымянный пациент разыскивает именно ее.

Мы доехали на трамвае до Праса-Мартин-Мониш. Дорога заняла не больше четверти часа, но казалось, мы едем гораздо дольше. За окном на узких улицах Моурарии мелькали люди, машины и витрины магазинов. От волнения мне было трудно собраться с мыслями, по спине бегали мурашки.

Синьор Фидардо и доктор Роза Домингеш сидели рядом со мной и переговаривались тихими голосами.

– Вы сообщили в полицию? – спросил синьор Фидардо.

– Да, конечно, – ответила доктор Домингеш. – Они проверили, не числится ли мой пациент среди тех, кого они разыскивают. Выснилось, что не числится. А больше ничего полиция в таких случаях не делает.

Солнце стояло низко над крышами домов. Фигуры людей, в спешке пересекавших Праса-Мартин-Мониш, отбрасывали длинные тени на стертую брусчатку мостовых. Мы поднялись пешком по круто уходящей вверх улице и подошли к арке в высокой стене. За аркой открывалась больничная территория с мрачными каменными домами в четыре этажа. Доктор Домингеш подвела нас к двери с табличкой «Инфекционная клиника. Служебный вход».

Как только мы вошли, мне выдали эдакие тряпичные мешочки на ноги, белый халат и маску.

– Мы должны соблюдать гигиену, – извиняющимся тоном сказала доктор Домингеш. – Вообще-то животным находиться в больнице запрещено.

Мы прошли по длинным пустынным коридорам с голыми стенами и зашарканными до блеска полами. Запах моющих средств и дезинфекции не мог скрыть сладковатого, гнилостного запаха болезни. Через открытые двери я видела большие палаты с рядами больничных коек. Воздух был наполнен беспокойными вздохами и стонами. Иногда кто-то вскрикивал от отчания или боли.

Наконец мы остановились перед закрытой дверью. Прежде чем открыть ее и войти, доктор Домингеш серьезно взглянула на нас.

Стоит мне зажмуриться, и я вижу эту палату так же отчетливо, как тогда, стоя на пороге. Это была очень маленькая комната. Штукатурка по углам обсыпалась, кафельная плитка на полу местами треснула. Под кроватью поблекшие следы пятен, которые так и не удалось вывести. Окно с ржавыми шпингалетами приоткрыто. И все равно в палате душно. Скромная обстановка – кроме белой железной кровати лишь простой гардероб, медицинский шкафчик и больничная тележка. В стеклянном плафоне на потолке жужжат мухи.

Человек на узкой койке лежал неподвижно, с закрытыми глазами. Доктор Домингеш подошла к нему и осторожно прикоснулась к его руке. Медленно, словно это стоило ему больших усилий, человек приоткрыл глаза. Сперва он смотрел в потолок, но потом перевел взгляд на доктора. А потом посмотрел на меня.

Первой моей мыслью было, что он похудел. Щеки ввалились, из-за чего глаза казались больше, чем мне запомнилось. Тонкие усики он сбрил.

В остальном Альфонс Морру ничуть не изменился.

Я сняла маску, и мы посмотрели друг на друга.

– Салли Джонс… – едва слышно вымолвил он. – Так ведь тебя, кажется, звали?

~

За высокими окнами больницы сумерки уже окутали Лиссабон синей дымкой. Мы сидели в темном, освещенном тусклыми желтоватыми лампами коридоре и ждали, пока доктор Домингеш измерит Альфонсу Морру температуру и даст лекарство.

Когда нам снова позволили войти, Морру сидел, прислонясь к спинке кровати. Голову поддерживала подушка. Доктор Домингеш принесла нам стулья.

– Спасибо, доктор, – сказал Альфонс Морру, когда мы сели.

Потом он посмотрел на синьора Фидардо.

– Кто вы?

В его голосе слышалось недоверие.

– Меня зовут Фидардо, – спокойно ответил синьор Фидардо. – Я мастер музыкальных инструментов. Последние годы Салли Джонс работала в моей мастерской. Она оказалась на улице, когда моряк Коскела угодил в тюрьму.

Альфонс Морру кивнул и закрыл глаза, как будто не мог больше держать их открытыми.

– Понимаю, – слабо прошептал он.

– Понимаете ли вы также, что украли три года жизни у невинного человека? – спросил синьор Фидардо.

Альфонс Морру выдохнул. На лице отразилась мука. Взглянув на синьора Фидардо, доктор тихо сказала:

– Ему нельзя волноваться…

Морру поднял руку с одеяла.

– Спасибо, доктор, – сказал он. – Не волнуйтесь за меня. Я этого недостоин. Меня зовут Альфонс Морру. Я был в бегах три года. Я покинул Лиссабон, опасаясь за свою жизнь. Я боялся преследования и сделал так, чтобы все думали, будто я погиб. Тогда это казалось мне удачной затеей. Потом я узнал, что один человек попал в тюрьму за то, что якобы убил меня. Я этого не хотел. Поверьте. Меня ужасно мучила совесть. Но я боялся вернуться. До недавних пор.

Мы сидели молча. Потом Морру, глядя на меня, спросил:

– Это ты нашла медальон?

Я кивнула.

– Я так и думал, – сказал он. – Но как ты узнала, что я жив? И эта записка со стихотворением… как она оказалась в Кочине?

Я посмотрела на синьора Фидардо. Он прокашлялся и рассказал Альфонсу Морру, как я нашла могилу Элизы Гомеш и как письма с деньгами для ухода за ее могилой заставили нас поверить, что Морру жив. Потом он рассказал о том, как Ана придумала разослать объявления со стихотворением по всей Азии, и наконец о моем путешествии в Индию.

Морру внимательно слушал, глядя блестящими от жара глазами то на меня, то на синьора Фидардо. Когда синьор Фидардо договорил, лицо Альфонса Морру разгладилось.

– Спасибо, – сказал он. – Я рад, что все кончилось именно так…

И зашелся вдруг резким и сухим кашлем. Тело его напряглось, казалось, он не может вдохнуть. Когда он снова заговорил, голос был сиплый и слабый.

– Доктор Домингеш, – сказал он. – Я хочу, чтобы завтра утром вы позвонили во все крупные газеты. Пусть пришлют сюда своих журналистов.

Доктор Домингеш хотела возразить, но потом серьезно кивнула.

Морру обратился ко мне:

– Поначалу мне никто не поверит. Но я могу доказать, кто я. Как только моя личность будет установлена, Генри Коскелу освободят. Иначе и быть не может.

Морру немного отдышался. Дыхание было отрывистым и хриплым. Потом он продолжил: