Риск, конечно, был жуткий – пистолет по-прежнему смотрел наСмолина, палец лип к спуску. Но тот надлом, что в Евтееве сейчас ширился, егона секунды парализовал, прямо-таки физически ощущалось, как в головенке у негохаотично прыгают мысли, словно шарики в барабане «Спортлото», и никак не могутотлиться в конкретный поступок…

Все… Один Бог ведает, как Смолину удался сей акробатическийприем, но он, оказавшись достаточно близко, резко опустил руку, бережноприжимая к боку ящичек, прыгнул, левой отбил влево же руку с антикварнымпистолетиком, сжал кисть врага так, что тот взвыл, коленом ударил под дых,потом, падающему, в ребра, вырвал наконец так и не выстрелившего «Коровина»,отбросил в сторону, не глядя, успел еще двинуть левой скрючившемуся музейщикупо скуле, швырнув на пол…

Вот теперь нахлынула настоящая слабость, коленки подгибалисьтак, что Смолин какой-то миг всерьез боялся упасть – ничего, выстоял! – вовсем теле разлилась противная слабость, простительная для человека,оказавшегося под прицелом. Даже для него это было серьезное переживание, способноеприбавить седины, а то и инфаркт легонький схлопотать…

Но он очень быстро оправился – оттого, что некогда былорассусоливать. Бережно поставив ящичек поодаль, наклонился над стонущимЕвтеевым, рывком, за шиворот поднял его с пола и, сатанея от наслаждения,проехался по перекошенной физиономии полусжатым кулаком – справа налево и слеванаправо, и еще, по чавке, по сопатке, по гнусной роже козла, трех человекзагубившего ради хабара, пусть и не своими руками…

Бил и бил бы, не останавливаясь! Но спохватился все же,разжал руку, и тот, с размочаленной в кровь физиономией, повалился на пол, какнеживой, брызгая перемешанными с кровушкой соплями, скуля что-то, перхая… Стоянад ним на корточках, кривясь от отвращения, Смолин горячечно говорил:

– Убить, сука, растоптать, по полу растереть… Крысятникпоганый, тварь, падаль… Нельзя убивать людей ради металла, ты понял? Нельзяубивать людей… Обманывать – ладно, мошенничать – не без того… Убивать нельзя,ни в коем случае… Нельзя так…

Сомнительно, чтобы Евтеев понимал хоть слово – он скорчился,зажимая ладонями рожу, из-под пальцев сочились кровь с соплями. Но Смолин немог остановиться:

– Крыса, интеллигент сраный… Захотел все и любой ценой?Врешь, паскуда, так не бывает… Давить таких…

– Золотые слова, – раздался насмешливый,спокойный, знакомый голос.

Смолин попытался вскочить на ноги, но не получилось, егоощутимо качнуло, повело в сторону, он кое-как удержался на ногах, оперся накосой брус ближайшей балки…

Татарин стоял от него достаточно далеко, чтобы его можно былодостать отчаянным броском. Улыбался одними губами, глядел цепко, жестко,холодно. Руки лежали на поясе, и правая была нехорошо сжата почти в кулак – ох,не пустая… Если у него нет ствола, еще побарахтаемся, подумал Смолин судивившей его самого холодной рассудочностью. Если у него нет ствола – бабушканадвое сказала, мы тоже видали кое-что…

Оклемавшийся Евтеев привстал, смахивая с лица ладонью пот,снизу вверх уставился на брательничка, выражение его распухшей рожи понять былотрудно, но там определенно присутствовал страх…

Татарин неуловимым движением пнул его под ребра, не особенновроде бы и сильно. Прищурился:

– Пидор лагерный, говоришь? А ты меня держал, олень?Ладно, за слова цепляться не будем… Значит, наколоть решил, интеллигент? Всёхотел поиметь? Один прокольчик, Колян – с моей биографией приучаешься никому неверить…

Евтеев проскулил что-то неразборчиво-жалостное.

– Хорошо живете, братовья, – сказал Смолин,напрягшись в ожидании чего угодно, – дружно живете, аж слезынаворачиваются…

– Бывает, – преспокойно ответил Татарин. – Всемье не без урода. У него, сучонка, сызмальства были запросики. И всегдапыжился быть хитрее всех… Ну, хрен с ним. Сиди смирненько, потрох сучий, а тозатопчу… Ну что, Червонец? Сорвал банк? – покосился он на ящичек, располагавшийсяв каком-то метре от обоих. – Точно, Фабержей, я так понимаю? Везучий ты унас… И сколько ж все это стоит?

– Бешеных денег, – угрюмо сказал Смолин.

– Вот то-то… – сказал Татарин бесстрастно, –у тебя и так бабок навалом…

– Где уж…

Татарин блеснул зубами:

– Ну, по сравнению со мной, сирым и бесприютным… Верно?Как говорил товарищ Бендер: Ну к чему вам, Киса, столько денег? Совершенно ни кчему…

Смолин прекрасно понимал, что перед ним второй уже раз закакие-то четверть часа стояла сама Смерть. Именно так, без в всякихвысокопарностей. С этим так просто не справиться, и очередного жмура емуположить, что два пальца… Где упал «Коровин»? Он не помнил, не видел пистолетас того места, где стоял, а оглядываться, разумеется, было нельзя – чтобы непропустить удар, бросок…

– Червонец, – сказал Татарин небрежно, –четыре шага назад, будь так любезен… Ага… Еще один, еще… Молодец.

Теперь, с нового места, Смолин видел пистолет – лежавшийслишком далеко от него. И от Татарина – слишком далеко. Татарин пушечку заметил,судя по быстрому движению глаз, но, без сомнения, прекрасно сообразил, чтоподнять его не сможет. Тут бы Смолин на него и прыгнул, поставив все на карту,потому что нечего терять…

Пружинисто, где-то даже грациозно Татарин переместился напару метров, оказавшись еще дальше от пистолета, зато совсем рядом с Евтеевым,все еще поскуливающим в неудобной позе: он сидел, опираясь руками в пол,просмаркиваясь и поплевывая темным, слезы отчаянно смаргивая…

– Датико Метехский тебе велел кланяться, – сказалСмолин, – он тебя видеть хочет…

Лицо Татарина осталось бесстрастным. Он сказал только:

– Много знаешь, Червонец. Как ты только до седых волосдожил – да еще с такой интересной работой…

– Делиться будем? – спросил Смолин, стараясь,чтобы это прозвучало веско.

Татарин поднял брови:

– А зачем? Мы с Колюнчиком пахали, как папы Карло, а тыприперся на готовенькое… Неправильно.

Он сделал резкое движение, из его кулака сверкнуло то самоелезвие, прекрасно памятное Смолину, – длинное, узкое, напоминавшее скореешило. Мигом позже оно с каким-то деревянным стуком ударило в грудь Евтееву,напротив сердца – и тот мешком осел на пол еще раньше, чем Татарин выдернулнож. Опухшая физиономия на глазах гасла.

Смолин невольно перекосился лицом, чуть не полностьюзажмурясь. Открыл глаза, превозмогая противный крутеж под ложечкой (видывалвсякое, но людей при нем все же не убивали), выдохнул:

– Убил…

– Да ты что, Червонец? – с наигранным удивлениемощерился Татарин. – Кто убил? Кого убил? Ах, козла этого… – и онулыбнулся почти по-человечески: – Так это ж ты его убил, бедолагу… а он,соответственно, тебя. Бывает. Если все оформить грамотно – ох, как бывает…