Воевода высвободил из конской гривы лицо, оглянулся. Я виделна его лице страх.

– Скорее... – прокричал он. – Надо кгорам....

– А что там?

– Там...

Ветер унес его слова, я закричал снова:

– Помощь?

– Какая к черту...

– Так что же?

– Авось, узкий проход... или что еще...

Я сжался в ком, впервые чувствуя себя беспомощным и жалким.Отсюда горы выглядели монолитной черной стеной в сотни верст длиной. На темномнебе зажглись звезды, из-за зубчатого края гор выступил блистающий горб. Лунаподнималась так же неспешно, как и двигался за нами бог, до в движениях обоихчувствуется одинаковая неотвратимость.

– Мы... – крикнул я, – не доскачем!

Ветер срывал и уносил слова. Воевода все же услышал,крикнул:

– Почему?

– Горы далеко!

– А что предлагаешь ты?

Я стиснул зубы. Даже если доскачем, хотя горизонт здесь ещедальше, чем на Земле, что будем делать, если отыщем самую широкую щель развечто для моего мизинца?

Земля часто-часто гремела под копытами, но и все чащевздрагивала тяжело и со стоном, а рев за нашими спинами гремел громче, в немчувствовалось нетерпение зверя, что настигает добычу.

Наши кони не мчались, а летели, впереди вырастали спиныпригнувшихся дружинников. Их кони вытянули шеи, как гуси, что стремятся уйти отпогони, копыта бешено выбрасывали комья земли.

Мы с воеводой все так же мчались в стремя в стремя,пригнувшись, молча. Он на скаку склонился к подпруге, ослабил чуть. Мой вороноймчался ровно и мощно.

На чуть посветлевшем небе медленно и пугающе плыла бледнаякак смерть вторая луна, огромная как Юпитер с Ганимеда. Мы мчались дальше, несбавляя галопа. За второй луной проплыла третья, две предыдущие побледнели истранно угасли, не коснувшись горизонта.

Хотя летом ночи коротки, но все же когда закричали петухи, яс изумлением посмотрел на небо. Звезды блекли, справа в рассветном полумракепроступили в утреннем тумане зубчатые стены какого-то града.

Пастух из раскрытых ворот выгонял огромное стадо прямо впредрассветный туман.

На востоке поднялась заря, я уже отчетливо видел скачущегорядом воеводу, мрачного и нацеленного. Он несся на своем хмуром коне как бык,разрывая туман в клочья

Мой конь на ходу прядал ухом, слушая на скаку мои понукания,только скосил умный живой глаз, коричневый, с голубоватой каймой по белку. Пенауже клокочет во рту, падает клочьями, на боках вздувается горячий пот, егосрывает встречным ветром.

Бедный мой конь, мелькнула мысль. Храпит и хрипит, а мыло набрюхе и бедрах кипит... Неизвестно каким бы оказался единорог сейчас. А вдругсдуру бы, не слушаясь поводьев, бросился на этого бронированного бога?

Копыта все еще гремели по сухой земле. Небо очистилось,солнце медленно поднялось и жгло спину и плечи. Мы неслись через жнивье, из-подног прыскали зайцы и мелкие птички.

Вороной уже пошатывался на скаку, но скакал и скакал, хотькровь выкипает из жарких ноздрей, хоть ободки глаз все мутней и мутней. Ясбросил тяжелые сапоги, снял заседельный мешок и бросил на дорогу, гладил итрепал коня по гриве. умолял, просил, убеждал, смеялся, а черная стена всеближе, вороной как почуял конец пути и, весь мокрый как большая черная рыба, вклочьях пены, все несся, не сбавляя скорости.

Наш отряд растянулся в бешеной скачке: принцесса и герцогвпереди, за ними две служанки, а тяжелые воины на измученных конях отстают всебольше и больше.

Задний оглянулся, встретился с нами взглядами. Это былнемолодой дружинник, на щеке шрам, в ладно подогнанной кольчуге с чужого плеча,с широким топором за спиной в ременной петле. Его взгляд скользнул поверх нашихголов, мы видели как на его бледном лице заходили желваки, в глазах вспыхнулстальной блеск. На щеках проступили красные пятна. Лицо медленно становилосьсуровым и решительным.

Выпрямившись в седле, он подобрал поводья, начинаяпридерживать бешено скачущего коня.

– Торопись! – крикнул я.

– Нет, – ответил он медленно и красиво. Глаза егосверкнули молодой удалью и отвагой, голос окреп, а плечи стали еще шире. –Скачите во весь опор. Я его задержу.

Воевода гаркнул сердито:

– Ты погибнешь, дурак!

– Но Куявия будет жить, – ответил он коротко инатянул поводья.

Конь встал на дыбы, замолотил по воздуху передними копытами.Затем старый воин развернул коня, а мы пронеслись мимо как две гигантскиестрелы. Сзади рев прервался, послышалось рычание, звон железа.

Земля мелькала под конскими брюхами, сливаясь в сероепестрящее полотно. Я все придерживал вороного, он все еще стремился догнать иобогнать скачущих впереди, но я уже видел, что у всех воинов кони покрылисьмылом, с узды ветром срывает клочья пени.

Когда оглянулся, красный зверь был далеко позади. Из грудивырвался вздох облегчения, но рядом несся хмурый как ночь воевода. Встретив мойвзгляд, крикнул зло:

– Каркоган был добрым и веселым человеком, но воином...Его этому богу на один зуб!

Вскоре земля в самом деле снова начала подрагивать подтяжелым ударами чудовищных лап. В спину толкнул настигающий рев. Один извоинов, что несся на взмыленном коне прямо перед нами, решительно потянулповод. Конь с облегчением начал замедлять скачку.

Воевода бросил сердито:

– Куда?

– Скачите! – крикнул тот. – Я его задержу.

– Погибнешь, дурак!

– Но Артания будет жить!

Мы успели увидеть как он развернул коня, явно желая самомуударить на чужого бога, смять его конем, вонзить в него острое копье...

Мы пронеслись мимо, а за спиной услышали треск, звон железа,раздраженный рев, что тут же стал торжествующим, затем хруст человеческих иконских костей, Ровная стена гор вырастала, хоть и очень медленно, но тяжелыйтопот возник снова, и снова заколебалась земля под тяжелыми прыжками.

Впереди нашего отряда неслись в одиночестве принцесса игерцог. Слуги и служанки постепенно отставали, а воины сами придерживали коней,оставаясь живым щитом между своими господами и чудовищем.

Еще один начал придерживать коня. Воевода крикнулраздраженно:

– Куда?

– Я останусь.

– Зачем?

– Я его задержу.

– Ты погибнешь, дурень!

– Но Фолклендские острова будут жить!