– Серьезно?

Он покачал головой:

– Он теперь заставлен барахлом. С тех пор, как ты уехала.

От этой подробности я уже не могла отмахнуться. Его заброшенный кабинет словно подтверждал могущество моего призрака. Я преследовала его изо дня в день. И он был прав насчет того, что мне удалось сбежать; коридоры и классы государственной школы нисколько не напоминали о нем. Раньше это причиняло мне бесконечное горе, но, возможно, в незнакомой обстановке мне было проще. Возможно, я легко отделалась по сравнению с ним.

Я допила второе пиво. Когда он поставил на журнальный столик третью бутылку, я начала отказываться, сказала, что мне еще домой ехать за рулем, но все равно сделала большой глоток. Я не умела пить; уже после двух бутылок у меня румянилось лицо, туманился взгляд. Чем больше я пила, тем дальше меня уносило от злости, с которой я приехала. Моя ярость осталась на берегу, а меня затягивало на глубоководье. Я лежала на воде, и слабые волны били мне в уши.

Он спросил, чем я занималась последние два года, и я, к своему ужасу, услышала, как рассказываю ему о Крейге, о мужчинах, с которыми я общалась в интернете, о мальчике, который водил меня на школьную вечеринку.

– Меня от всех от них тошнило, – сказала я.

Он широко улыбнулся. В его реакции не было ни намека на ревность; он казался довольным, что я пыталась забыть его и потерпела поражение.

– А как насчет тебя? – спросила я. Мой голос звучал сбивчиво, слишком громко.

Он не ответил, расплылся в улыбке, уклонился.

– Ты знаешь, чем я занимался, – сказал он. – Тем же, чем и всегда, прямо здесь.

– Но я спрашиваю, с кем ты этим занимался. – Я, причмокнув, отхлебнула из бутылки. – Мисс Томпсон еще здесь?

Он по своему обыкновению нежно-снисходительно смотрел на меня: я очаровательна; как мило, что я требую ответов.

– Мне нравится твое платье, – сказал он. – Кажется, я его узнаю.

– Я надела его для тебя.

Я тут же возненавидела себя за эти слова. Нельзя быть настолько откровенной, и все же я не могла остановиться. Я рассказала ему, что говорила с Дженни, что она назвала его сломленным человеком.

– Это она мне сказала, что ты добился того, чтобы меня вышвырнули. Она все знала. Она читала письмо, которое ты написал миссис Джайлз о том, что я «эмоционально неустойчива». – Я изобразила в воздухе кавычки.

Стрейн потрясенно смотрел на меня:

– Она читала что?

Я невольно улыбнулась. Что-то его наконец пробрало.

– Каким образом она читала этот документ? – спросил он.

Я засмеялась над тем, как он произнес «документ».

– Она сказала, что ей показала его миссис Джайлз.

– Это возмутительно. Совершенно неприемлемо.

– Ну а я считаю, что это хорошо. Потому что теперь я знаю, как ты был вероломен.

Он оценивающе вглядывался в меня, пытаясь понять, сколько мне известно, насколько я серьезна.

– В этом письме ты назвал меня неустойчивой. Так? Как будто я сумасшедшая. Глупая маленькая девочка. Я понимаю, почему ты так поступил. Это был легкий способ подстелить соломки, да? Девочки-подростки сумасшедшие. Это всем известно.

– Думаю, пива с тебя хватит, – сказал он.

Я вытерла рот тыльной стороной ладони.

– А знаешь, что еще я знаю?

Он снова просто вытаращился на меня. Его сжатая челюсть выдавала нетерпение. Еще немного, и он бы меня перебил, вырвал у меня бутылку, силком выставил меня за дверь.

– Я знаю о другом письме. О том, которое ты написал в самом начале. Что я по уши в тебя влюбилась и что ты хочешь зафиксировать все на бумаге на случай, если я сделаю что-то непристойное и мое поведение выйдет за рамки. Ты только начал меня трахать и уже думал, как замести следы.

Возможно, его лицо побледнело, но перед глазами у меня стоял туман, я не могла сфокусировать взгляд.

– Но, пожалуй, я и это понимаю, – сказала я. – Я была для тебя разменной монетой…

– Это неправда.

– …мусором.

– Нет.

Я ждала, что он добавит что-то еще, но ему было больше нечего сказать. «Нет». Прежде чем он меня остановил, я успела встать и сделать полдюжины шагов к двери.

– Дай мне уйти, – сказала я.

Это был чистый блеф; на мне даже обуви не было.

– Детка, ты пьяна.

– Подумаешь.

– Тебе надо прилечь.

Он повел меня наверх, вперед по коридору, в спальню – то же одеяло цвета хаки и клетчатые простыни.

– Фланелевое белье – не лучший вариант для лета. – Я повалилась на спину, снова поплыла по поверхности озера. Кровать качало на волнах. – Не трогай меня! – рявкнула я, когда он попытался снять лямку платья с моего плеча. – Если тронешь, я умру.

Я перевернулась на бок лицом к стене, подальше от него, и слушала, как он стоит надо мной. Минуту за бесконечной минутой он вздыхал, бормотал «Твою мать» себе под нос. Потом скрипнули половицы. Он возвращался в гостиную.

«Нет, – подумала я. – Вернись».

Я хотела, чтобы он продолжал смотреть, продолжал бдеть надо мной. Я подумывала встать и изобразить обморок, рухнуть на пол, воображала, как он подбежит ко мне, поднимет меня, ударит по щеке, чтобы вернуть меня к жизни. Или я могла бы заставить себя заплакать. Я знала, что, услышав мои всхлипывания, он прибежит со всех ног, станет нежным, даже если эта нежность неизбежно затвердеет, и его эрекция упрется мне в бедро. Мне хотелось мгновений перед сексом. Мне хотелось ласки. Но мне слишком хотелось спать, я слишком отяжелела для чего-либо, кроме сна.

Я проснулась оттого, что он забирался в постель. Мои глаза резко открылись, и я увидела, что узор света и тени на стене сместился. Когда я пошевелилась, он остановился, но, когда мои глаза закрылись и я снова стала неподвижной, он лег на матрас. Я лежала с закрытыми глазами, слыша и чувствуя все – его дыхание, его тело.

Снова проснувшись, я оказалась на спине без трусов с задранным до талии платьем. Он стоял на коленях на полу, опустив голову мне между ног, погрузив в меня лицо. Его руки обхватывали мои бедра, и я не могла отодвинуться. Он поднял глаза и встретился со мной взглядом. Моя голова упала набок, и он продолжил.

Я видела свое тело сверху. Бледное, маленькое, как муравей, оно лежало на поверхности озера. Вода была уже выше моих ушей, она била мне по щекам, почти затекала в рот. Я почти тонула. Подо мной плавали чудовища, пиявки и угри, зубастые рыбины, черепахи с челюстями, способными перекусить лодыжку. Он продолжал. Он хотел, чтобы я кончила, даже если для этого пришлось бы стереть мне кожу до мяса. У меня в голове начала проигрываться пленка, череда образов проецировалась мне на веки: на теплой кухонной стойке поднималась хлебная закваска; по конвейерной ленте двигались продукты, а мама стояла над ней с чековой книжкой наготове; корни на таймлапсе углублялись в землю. Мои родители смывали с рук грязь, смотрели на часы, и ни один из них еще не решался вслух спросить: «Где Ванесса?» – потому что признание того, что я слишком задерживаюсь, принесло бы с собой первый укол страха.