— А если мне лень?

— Это важно, Берти. Это… язык мира. Взаимопонимания.

Не об этом ли спорила мать? Что вскоре их попросят говорить на «общем», всем понятном языке? Но тетя Луиза — ее треснувший голос в неправильных дифтонгах, как она произносила, сбрасывала с языка невыносимо ласково: «Мой хороший, мой милый мальчик…». И одними губами он сказал: «Хорошо, я попытаюсь».

Вскоре приехал кузен Альбрехт. Он был с коричневым чемоданчиком с отбитыми углами, сам в маленьком ему костюме из серой шерсти. Он возник как-то тихим утром на пороге, без сопровождения, — и на много лет остался.

Для своих лет это был высокий, красивый темноволосый мальчик, похожий очень на старшего кузена. Был он так же вежлив и ласков, что отчасти смягчало тетю Лину, взглянувшую на него в первую же минуту, как на лишний балласт в их семье; и позже, наблюдая его вблизи, она убедила себя, что проблем от него новых не будет и он, понимая свое положение у них, постарается стать как можно более неприметным.

С появлением в их доме кузена Альбрехта началась новая жизнь и у Альберта. Окончательно его с кузеном примирило то, что к Альбрехту отнеслись с еще меньшей заботой. Задумавшись, что кузену этому хуже, чем ему, Альберт решил приложить все усилия, чтобы с ним подружиться, завоевать его симпатию — и чтобы кузену Альбрехту уютно было на новом месте, и в тайном желании оказывать на него моральное влияние, чуть ли не в страсти заиметь так собственную живую игрушку. Кузен Альбрехт ничем в быту и в общении не показывал, что его может что-то тревожить. Со всеми, начиная с членов семьи и заканчивая случайными знакомыми, он был не только вежлив, но и как-то счастлив этой вежливостью: он так и сиял на всех, не имея на то причин, вне зависимости от того, вызывал у него человек симпатию или нет, и это казалось очень многим странным. Учителя изумлялись этой «солнечности», как они это называли, но им было приятно теплое отношение, и они невольно проникались к нему ответными чувствами. Учившиеся с ним дети, быть может, боялись его или считали непонятным, а он не беспокоился из-за их попыток любыми способами от него отстраниться, а если бы и беспокоился, ни за что бы не показал, что обижается на них.

Со старшим кузеном, Альбертом, у него образовались спокойные отношения, но без желанного влияния Альберта на него. Кузен Альбрехт чувствовал, что Альберт относится к нему немного снисходительно, и в этих отношениях оберегал свою душевную независимость. Избалованную семейной нежностью Марту, немногим его меньше, он полюбил больше и почти мужской любовью. Если бы это заметили родители, они бы испугались, не зная, что нужно делать в этой ситуации, но пока это замечал лишь Альберт и не считал это чем-то неестественным, разве что отчасти забавным. Марта против пылкого почитания ее личности не возражала, как маленькая женщина им наслаждалась, но с тем же затаенным женским чувством понимала, что не нужно об этом говорить, тем более со старшими.

Постепенно, за сближением, всплывать стало и то, что кузен Альбрехт старательно скрывал, в том числе и неприятные черты его характера. Как ни пытался он всем казаться благополучным, ласковым и счастливым ребенком, бывало, внезапно в тоне или выражении его проскальзывали истинные чувства, не столь светлые, к коим все привыкли. Он мог быть временами и обиженным, и злым, и ревнивым, но одновременно и искренним в своем обращении с другими. Выяснил у кузена Альберт и то, что мать его, Луиза, на самом деле спилась, и что те месяцы, что отделяли гибель отца и кончину матери, она им, Альбрехтом, не занималась, забывала даже покормить его и не беспокоилась, пришел он со школы в положенное время или нет. Из объяснений кузена Альбрехта складывалось впечатление, что он не чувствует себя несчастным из-за ее смерти, что, возможно, он и радуется тому, что ее больше нет. Но в другой раз он в присутствии Альберта, ничуть не лукавя, с совершенной искренностью вспоминал о матери и жалел, что больше не сможет побыть с ней.

Каждый вечер, перед сном, он читал в постели доставшуюся от матери «Книгу согласия», старенькую, в переплете кое-где порванном, с многочисленными заметками на полях. Затем повторял обязательно маленькие заученные куски из нее и молился за оставшихся родственников. Ночами он изредка плакал, что слышно было Альберту, не ложившемуся обычно до двух часов ночи. Из лучших побуждений Альберт как-то пошел к нему в такую ночь (Альбрехта поселили в гостиной) и начал приставать с утешительными словами.

— Отстань от меня! — в злости стал отбиваться от него кузен Альбрехт. — Чего тебе?

— Я хочу тебе помочь. Могу я тебе как-то помочь?

— Зачем? Что ты ко мне пристал?

— Я сказал отцу, — серьезно ответил Альберт, — что буду за тобой присматривать. Я не могу ослушаться отца. Вот ты по своему отцу скучаешь?

— Да… а что? — успокоившись немного, ответил кузен Альбрехт. — Он был очень хорошим, заботился обо мне. Мы с ним часто гуляли, и с мамой тоже. Как-то мы с ним были в зоопарке. Знаешь?.. Там есть жирафы. Мне очень нравилось смотреть на этих жирафов. Они самые красивые, как ты считаешь?.. Ты бывал в зоопарке?.. Там еще есть карусели. Я безумно люблю карусели… Ты бывал в столице?

— Нет. А как там?

— Там мало зелени. Камня много. Но там мамина речь. Тут мне тяжело говорить. Мама учила меня, но я почти все забыл. Ты же тоже слышишь, как много у меня ошибок.

Альберт притворялся, что не замечает ошибок.

— А почему у тебя эти порезы? — внезапно спросил кузен Альбрехт. Он смотрел на новые, не успевшие посветлеть, шрамы.

— Это так… я случайно. Я вечно калечусь.

И поспешно он сменил тему:

— Тетя Луиза была… она была замечательной. Я ее очень любил.

— А я — уже нет. Она меня бросила. А твоя мать на меня смотрит, как на обузу.

— Нет… нет-нет, — тихо ответил Альберт. — Она не успела привыкнуть к тебе. Она…

— Я слышал, она сказала дяде Кришану: «Вот, новый рот в семье, а поступлений никаких!». Понятно? Я вас всех ненавижу! — в возросшей злости воскликнул кузен Альбрехт. — Мне никто не нужен, обойдусь без вас! Тетя Лина сказала, что отошлет меня, если я буду плохо себя вести и плохо учиться, а я нарочно так буду делать, узнаю, отошлет она меня