— Хорошее дело.

— Самое лучшее, — сказал цыган. — Как тебя зовут?

— Роберто. А тебя?

— Рафаэль. А про танк это ты всерьез?

— Конечно! Что же тут такого?

Ансельмо вынес из пещеры глубокую каменную миску, полнуюкрасного вина, а на пальцах у него были нанизаны три кружки.

— Смотри, — сказал он. — У них даже кружки нашлись. — Следомза ним вышел Пабло.

— Скоро и мясо будет готово, — сказал он. — Покурить у тебяесть?

Роберт Джордан подошел к рюкзакам, развязал один, нащупалвнутренний карман и вынул оттуда плоскую коробку русских папирос, из тех, чтоему дали в штабе Гольца. Он провел ногтем большого пальца вдоль узкой граникоробки и, открыв крышку, протянул папиросы Пабло. Тот взял штук шесть и, зажавих в своей огромной ручище, выбрал одну и посмотрел ее на свет. Папиросы быликак сигареты, но длиннее и с мундштуком в виде картонной трубочки.

— Воздуху много, а табака мало, — сказал Пабло. — Я их знаю.Такие курил тот, прежний, у которого чудное имя.

— Кашкин, — сказал Роберт Джордан и угостил папиросамицыгана и Ансельмо, которые взяли по одной. — Берите больше, — сказал он, и онивзяли еще по одной. Он прибавил каждому по четыре штуки, и они поблагодарилиего, взмахнув два раза кулаком с зажатыми папиросами, так что папиросы нырнуливниз и снова поднялись кверху, точно шпага, которой отдают салют.

— Да, — сказал Пабло. — Чудное имя.

— Что ж, выпьем. — Ансельмо зачерпнул вина из миски и подалкружку Роберту Джордану, потом зачерпнул себе и цыгану.

— А мне не надо? — спросил Пабло. Они сидели вчетвером увхода в пещеру.

Ансельмо отдал ему свою кружку и пошел в пещеру зачетвертой. Вернувшись, он наклонился над миской, зачерпнул себе полную кружкувина, и все чокнулись.

Вино было хорошее, с чуть смолистым привкусом от бурдюка,прекрасное вино, легкое и чистое. Роберт Джордан пил его медленно, чувствуясквозь усталость, как оно разливается теплом по всему телу.

— Сейчас будет мясо, — сказал Пабло. — А этот иностранец счудным именем — как он умер?

— Его окружили, и он застрелился.

— Как же это случилось?

— Он был ранен и не хотел сдаваться в плен.

— А подробности известны?

— Нет, — солгал Роберт Джордан, Он прекрасно зналподробности и знал также, что говорить об этом сейчас не следует.

— Он все уговаривался с нами, что мы его пристрелим, если онбудет ранен во время того дела, с поездом, и не сможет уйти, — сказал Пабло. —Он очень чудно говорил.

Ему и тогда это не давало покоя, подумал Роберт Джордан.Бедный Кашкин.

— Но он был против самоубийства, — сказал Пабло. — Мы с нимговорили об этом. И еще он очень боялся, что его будут пытать.

— Об этом он тоже говорил? — спросил Роберт Джордан.

— Да, — сказал цыган. — Об этом он всем нам говорил.

— А ты был, когда взрывали поезд?

— Да. Мы все там были.

— Он очень чудно говорил, — сказал Пабло. — Но человек былсмелый.

Бедный Кашкин, думал Роберт Джордан. От него: здесь, наверно,было больше вреда, чем пользы. Жаль, я не знал, что это уже тогда не давало емупокоя. Надо было убрать его отсюда. Людей, которые ведут такие разговоры,нельзя и близко подпускать к нашей работе. Таких разговоров вести нельзя. Отэтих людей, даже если они выполняют задание, все равно больше вреда, чемпользы.

— Он был какой-то странный, — сказал Роберт Джордан. —Немножко тронутый.

— А взрывы устраивал ловко, — сказал цыган. — И человек былсмелый.

— А все-таки тронутый, — сказал Роберт Джордан. — Когдаберешься за такое дело, надо иметь голову на плечах и чтобы она работала какследует. Все эти разговоры ни к чему.

— А ты? — спросил Пабло. — Если тебя ранят у этого моста,захочешь ты, чтобы тебя оставили?

— Слушай, — сказал Роберт Джордан и, наклонившись, зачерпнулсебе еще кружку вина. — Слушай внимательно. Если мне когда-нибудь понадобитсяпопросить человека об одолжении, так я тогда и попрошу.

— Хорошо, — одобрительно сказал цыган. — Это правильныйразговор. Ага! Вот и мясо!

— Ты уже ел, — сказал Пабло.

— Я еще два раза могу поесть, — ответил цыган. — Апосмотрите, кто несет!

Девушка нагнулась, выходя из пещеры с большой железнойсковородой, и Роберт Джордан увидел ее лицо вполоборота и сразу же заметил то,что делало ее такой странной. Она улыбнулась и сказала:

— Hola, camarada.

И Роберт Джордан сказал:

— Salud, — и принудил себя не смотреть на нее в упор и неотводить глаз в сторону.

Она поставила железную сковороду на землю перед ним, и онувидел, какие у нее красивые смуглые руки. Теперь она смотрела ему прямо в лицои улыбалась. Ее зубы поблескивали белизной на смуглом лице, кожа и глаза былиодинакового золотисто-каштанового оттенка. Скулы у нее были широкие, глазавеселые, губы полные, линия рта прямая. Каштановые волосы золотились, какспелая пшеница, сожженная солнцем, но они были подстрижены совсем коротко —чуть длиннее меха на бобровой шкурке. Она улыбнулась, глядя Роберту Джордану влицо, подняла руку и провела ладонью по голове, приглаживая волосы, но они тутже снова поднялись ежиком. У нее очень красивое лицо, подумал Роберт Джордан.Она была бы очень красивая, если б не стриженые волосы.

— Вот так и причесываюсь, без гребешка, — сказала онаРоберту Джордану и засмеялась. — Ну, ешь. Не надо меня разглядывать. Это мне вВальядолиде такую прическу сделали. Теперь уже начинают отрастать.

Она села напротив и посмотрела на него. Он тоже посмотрел нанее. Она улыбнулась и обхватила руками колени. Когда она села так, штаны у неевздернулись кверху у щиколоток, открывая прямые длинные ноги. Он видел еевысокие маленькие груди, обтянутые серой рубашкой. И при каждом взгляде на нееРоберт Джордан чувствовал, как у него что-то подступает к горлу.

— Тарелок нет, — сказал Ансельмо. — И ножей тоже. Режьсвоим. — Четыре вилки девушка прислонила к краям железной сковороды зубцамивниз.