Отец ушел, когда Лидии исполнилось восемнадцать и умерлабабушка. Некому стало их мирить, и увещевать, и караулить под дверью кухни,чтобы успеть вмешаться и отвести беду.

Отец ушел, оставив мать в тягостном недоумении. Всю жизньона была неотразима. Кроме сказочной красоты, у нее были талант, и тонкостьвосприятия, и бездна вкуса, и блестящее окружение. И еще она была “на головувыше мира”, в котором жил отец. Всю жизнь она пестовала и обожала свое чувстводолга, которое не позволило ей бросить любящего ее человека на произвол судьбы.И вдруг этот человек… сам ее бросил?!

— …ты не могла бы поехать? — вдруг выловила Лидия изжурчания горного ручейка и как будто проснулась.

Господи, что именно она пропустила?! Прошло уже… Лидияпосмотрела на часы. Прошло… — ничего себе! — почти пятнадцать минут.

— Ты могла бы мне переводить, а то я боюсь, что мойсобственный немецкий сейчас не слишком хорош.

По-немецки мать говорила, как любой послевоенный школьник —то есть никак, — но у нее были своеобразные представления о собственныхспособностях.

— Почему ты молчишь? — спросила мать, хотя у Лидии еще небыло ни одной возможности что-нибудь произнести. — Я понимаю, конечно, что моидела — это только мои дела и на помощь, даже самую минимальную, мне неприходится рассчитывать, но и тебе это могло бы быть интересно, Лидия…

Каждую субботу, если не было срочной работы, Лидия ехала нарынок и покупала продукты для матери, а потом полдня убиралась у нее в квартиреи готовила нечто “объемное”, чтобы хватило до следующей субботы. Мать никогдане умела за собой ухаживать и искренне гордилась этим. Почему-то в еепредставление об истинной интеллигентности и утонченности входила полнаябытовая беспомощность. Ни разу в жизни Лидия не ездила в отпуск — мать простоумерла бы с голоду во время ее отсутствия, но ни за что не осквернила бы себяприкосновением к сковородке.

— Мам, — нервно сказала Лидия и закурила, — ну что ты… Я жевсе-таки тебе помогаю.

— Ты?! — изумилась мать. — Господи, она мне помогает! Чем?Дурацкими щами, которые ты варишь раз в неделю?! Ты вполне можешь их не варить,мне это совершенно не нужно! Разве ты делишь со мной мою… жизнь? Мои проблемы?Мои заботы и разочарования? Разве я обременяю тебя всем этим?! Ведь я не прошутебя о чем-то… таком… примитивном, но съездить в Гамбург — это же… это жеудача!

Так, значит, вот зачем нужен немецкий язык! Гамбург. Как быосторожненько выяснить, что именно там будет происходить, в этом Гамбурге?

— Мам, а когда начинается этот… эта…

— Художественный форум? — подхватила мать. — Через двенедели. Представляешь, Боря даже выхлопотал мне в том подразделении ЮНЕСКО,которое проводит форум, бесплатный билет. Тебе, конечно, придется за свойзаплатить, но я уверена, что это будет очень полезно для твоей… журналистскойписанины. О нетрадиционном искусстве сейчас так много пишут!

Художественный форум приверженцев нетрадиционного искусствав Гамбурге через две недели. Какая прелесть.

— Мам, я сейчас ничего сказать не могу, я даже не знаю,отпустят ли меня с работы.

— Ну что за глупости? — сказала мать снисходительно. —Никуда не денется твоя работа. Да я просто уверена, что твоего отсутствия никтои не заметит. Мы, люди творческих профессий, не можем так… закабаляться. Этонеправильно.

“Она уже все решила, — поняла Лидия, — и теперь ни за что неотстанет. Так что в самое ближайшее время мне светит нетрадиционное искусство.По полной программе”.

— Мам, это ты творческий человек, а я просто работающаяженщина. Делаю то, что мне начальство прикажет.

— А ты разве с ним не спишь, со своим начальством? —безмятежно спросила мать. — Не может же быть такого, чтобы твой любовник неотпустил тебя на недельку в Германию!

Лидии стало так жарко под шерстяным пледом, что загорелисьщеки. Она спустила ноги с кресла и с раздражением откинула плед.

— Мам, он уже давно не мой любовник. И вообще я не хочу этообсуждать. Если смогу — поеду. Нет — значит, нет.

— Когда ты станешь матерью, Лидия, поймешь, как важно, чтобытвои дети тебя понимали и ценили. Я так и не узнала, что это такое — любовь ипонимание взрослых детей, которым я отдавала все, которым я служила верой иправдой, для которых…

— Мама! — У Лидии заныло в левом боку, кажется, где-тонеподалеку от сердца. — Я же сказала, что постараюсь! Я, честное слово, оченьпостараюсь, но точно обещать ничего не могу.

— Так я и знала, — прошептала мать и всхлипнула так, чтобыЛидия обязательно услышала, а потом положила трубку.

Лидия протяжно застонала и легла щекой на холоднуюповерхность стола.

Значит, Гамбург, неформальное искусство, и все это через двенедели.

“Билет, конечно, придется купить, и отель тоже никто неоплатит. Две недели я буду, как машина-переводчик, бормотать то по-русски, топо-немецки, донося до заинтересованных сторон мнение друг о друге. Естественно,восторженное. Все эти форумы собираются исключительно, чтобы долго и цветистохвалить друг друга, оптом и в розницу. Самое интересное и возбуждающее в этомделе то, что мне абсолютно наплевать на нетрадиционное искусство вообще и нанемецкое в частности. Но боже мой, разве можно сказать об этом матери, непоссорившись с ней до конца жизни?! Я еще буду умолять ее простить меня засегодняшний разговор и “равнодушное отношение”, и она, прежде чем простит, веюдушу из меня вынет”.

— Мне нужно посмотреть почту и почитать про “Уралмаш”, —сказала она вслух. — Хватит изображать Веру Комиссаржевскую в последнем акте“Бесприданницы”.

Решительный тон не помог. Все равно ей было очень жалко себя— усталую, задерганную, перегруженную работой и странными отношениями ссобственной матерью.

Нужно поесть, решила она. Когда поешь, жизнь кажется нетакой мрачной. Одно-единственное нарушение режима — не в счет.

Через пять минут в кипятке булькали две огромные розовыесардельки, а Лидия, торопясь от голода, кромсала в миску помидоры, огурцы ичуть привядшие листья салата. Еще у нее были греческие маслины в банке, большенапоминавшей флакон для дорогих духов, соленые огурцы и в морозилке — покрытыйтолстым слоем инея древний батончик мороженого. И пошло все к черту!

Лидия накрыла на стол, поминутно таская из салата помидоры,выгрузила на тарелку толстую огненную сардельку, но до стола не донесла —откусила прямо на ходу, урча и причмокивая. Кошмар какой-то!

Разве может молодая интеллектуалка, столичная штучка инеземное создание поедать сардельку, как голодная подъездная кошка?

“Впрочем, никому нет дела до того, как я ем. Это простозамечательно — есть и не думать о том, что ты насмерть перепугаешь мужчину,которому пришла фантазия разделить с тобой ужин”. Игорь Леонтьев с Лидиейникогда не ужинал, а те, что были до него, в счет не шли — это была далекаяпионерская молодость, и там вообще все было по-другому, не так, как сейчас.Тогда почему-то казалось, что любовь должна быть непременно жертвенной, труднойи… вечной. Трудностей иногда не хватало, и их приходилось выдумывать. Да и свечностью все оказалось как-то не так… однозначно.