Понеся значительные потери, войска отступили на заранееподготовленные позиции.

Не было никаких подготовленных позиций.

Потери были, а подготовленных позиций не было.

Она чуть с работы тогда не ушла, но уходить было особеннонекуда, а зарабатывать нужно, и каждый день начинался с кровавой борьбы с самойсобой, и каждый день она напоминала себе, что нужно жить и работать, и есть, испать, и дышать…

В конце концов она привыкла работать, дышать, есть и спать,не напоминая себе поминутно, что жизнь все-таки еще не кончилась.

Она не любила об этом вспоминать. Сам же “предмет”, какназывала ее кавалеров бабушка, ничего не замечал.

Он так же легко и блестяще работал, делая карьеру однойлевой — так, по крайней мере, это выглядело со стороны, — менял любовниц,сюсюкал по телефону с женой и дочкой и к Лидии относился с ровнымпокровительственным добродушием, однако ошибок не прощал и никаких скидок неделал.

— Шевелева, ты же классный журналист, что ты несешь прокакие-то телефонные звонки, которые тебя расстраивают до невозможности? —спросил шеф, прихлебывая кофе и неприятно морщась. — Распустились вы все оттого, что я вас загружаю мало. Ну что ты смотришь?

Иногда, как вот сейчас, Лидию раздражали разговоры о лени инерадивости сотрудников. Сотрудники были как сотрудники, не более и не менеенерадивые, чем все остальные люди на планете Земля. Иногда, когда имзадерживали или не давали зарплату, они работали хуже, чем нужно, иногда,особенно в дни больших потрясений, которые случались то и дело, журналистскийазарт брал свое, и тогда все работали не за страх, а за совесть. И газета у нихотличная, одна из самых профессиональных, уважаемых и читаемых.

— Игорь, я сейчас допишу, — пообещала Лидия подхалимскимтоном. Не объяснять же ему, что она не разделяет его взглядов на всеобщую лень!— Пропусти меня к компьютеру!

— Валяй, — разрешил он и подвинулся. — Дай только я однимглазом гляну, что ты там насочиняла.

Она всегда ужасно волновалась, когда он читал ее тексты.Все-таки журналист он был от бога, и, когда он говорил “плохо”, это означало,что написанное на самом деле никуда не годится.

Читал он секунд сорок.

— Вот это ни к черту… и здесь тоже. Перепиши. Не простопоправь, а перепиши. Все остальное нормально, не трогай, а то увязнешь совсем.Поняла?

Это был высший балл, редкая удача. “Все остальное нормально,не трогай…”

— Хорошо, Игореш, — пробормотала благодарная Лидия. — Я быстроуправлюсь, быстрее даже, чем за полчаса.

— Давай, я жду, — сказал он уже из-за двери. Лидияподождала, пока затихнут в коридоре его всегда легкие и стремительные шаги,которые она узнала бы и через сорок лет, и повернулась к верному компьютеру.

— Ты меня прости, — сказала она ему. — Тебе сегодня попало…

Он был старый, умный и всепрощающий, как пес. Они с Лидиейвсегда понимали друг друга.

Она погладила его по пыльному боку и вытряхнула из пачкисигарету. Уже вчитавшись в текст, который надлежало переписать, она вдругвспомнила про телефонный звонок.

Нет.

Речь шла явно не о футболе.

* * *

— Егор Степанович, я вам больше не нужна?

Он не сразу сообразил, что кто-то о чем-то его спрашивает.

Секретарша застыла в дверях с каменной неподвижностью, какжена Лота, обратившаяся в соляной столб.

— Что? — спросил он, помедлив.

Так и есть. Она осмелилась нарушить суверенные границымонаршего кабинета и сделала это не вовремя. Самое легкое наказание — казнь наэлектрическом стуле.

— Вы что-то сказали? — переспросил он с убийственнойвежливостью. — Или мне показалось?

Секретарша у двери совсем перепугалась. Он чувствовал, какволны ее паники разливаются по кабинету и вот-вот достигнут подножия трона —кресла, в котором он сидел.

Ему стало ее жалко.

Нагнал на всех страху, ничего удивительного нет в том, чтотеперь от него шарахаются сотрудники. А секретарша как раз и ни при чем.Запугивать ее совсем не входило в его планы.

— Вы домой хотите уйти? — спросил он почти человеческимголосом, и она судорожно закивала, боясь не угодить даже словом.

Он усмехнулся.

— Идите, — сказал он, опуская глаза на разложенные бумаги. —Только оставьте где-нибудь на видном месте мое завтрашнее расписание.

Даже не глядя на нее, он понял, что паника ее отпустила.

Она была отличной секретаршей — умненькой, вежливой, хорошовымуштрованной в той секретарской школе, где ее обучали ремеслу, но держатьудар не умела совершенно.

Егор еще не решил окончательно, что будет с ней делать —воспитывать или увольнять. Впрочем, можно не увольнять, а подарить кому-нибудьиз замов…

— Расписание, Егор Степанович, — тоненьким голосом сказалаона от двери в кабинет и почему-то пристроила папку на край стола длясовещаний.

— На мой стол положите, — приказал он, начиная раздражаться.— Спасибо.

Тихо, как мышка, она прошмыгнула по иранскому ковру, устилавшемукабинет, к его столу и беззвучно опустила папку, придавив вчерашние факсы,которые он еще не видел, а должен был бы посмотреть с утра.

Шеф продолжал пялиться в бумаги, а на нее даже не глянул.

— До свидания! — освобождение произнесла она от двери.

Он кивнул.

В приемной что-то зашелестело, открылась и закрылась дверьшкафа, тоненько запахло какими-то сладкими детскими духами — он ненавидел такиедухи, — глухо протопали по ковру каблучки, вежливо скрипнула тяжелая дубоваядверь.

Ушла, слава богу!

Невозможно работать, когда собственная секретарша такраздражает.

Он кинул на бумаги драгоценный любимый “Паркер”, потянулсявсем телом так, что даже потемнело в глазах и что-то зазвенело внутри головы,вытащил себя из кресла и снял пиджак. Подумал, развязал галстук и закаталрукава рубахи.

Теперь можно работать дальше.

Ему хотелось есть, но тащиться в буфет было лень, а рыться вхолодильнике не было времени.

Подумав, он набрал номер. Ответили сразу же.

— Принесите мне чаю, пожалуйста. — Егор откинулся в кресле ис трудом подавил зевок. — Если можно, с лимоном. И бутербродов каких-нибудь.

— Вы сегодня не обедали, Егор Степанович? — душевнопоинтересовались в трубке.