Подумав об этом, я вздохнула и вошла в подъезд. Поднялась наодин пролет, свирепо посмотрела на соседского кота, который не дал себяпогладить, и на всякий случай заглянула в почтовый ящик. Газет я не выписывала,писем не ждала, но… В ящике лежал листок, вырванный из школьной тетради исложенный вчетверо. Я машинально его развернула и прочитала: «Пожалуйста, в19.00 подойди к кухонному окну». Я повертела записку в руках, скомкала, сунулав карман, потому что никогда не сорила в подъездах, и цыкнула на несчастногокота, точно он был во всем виноват. Потом стремительно поднялась на пятый этажи вошла в квартиру, где меня, радостно виляя хвостом, встретил Ромео (Ромео —такса, ему четыре года, он ужасный трусишка и обжора, а еще он не любит гулять,что мне нем очень симпатично, потому что я гулять тоже не люблю, особенно поутрам).

— Привет, — сказала я и поцеловала его в нос. Насегодняшний день он был единственным существом мужского пола, не вызывающим уменя отвращения.

Ромео в ответ лизнул меня и немного поскулил, продолжаявилять хвостом, это могло означать все, что угодно. Сегодня это означало, чтоон разбил греческую вазу и стянул скатерть с кухонного стола. За такие деянияпес заслуживал хорошей взбучки, но вместо этого я села на диван, похлопалаладонью рядом с собой, приглашая Ромео присоединиться, и решила емупожаловаться:

— Ты не знаешь, а я знаю: на самом деле я — кактус.Самое бесполезное и нелепое создание на свете.

Ромео посмотрел на меня, моргнул, лизнул руку, а потом сунулнос в карман и извлек комочек бумаги.

— Видишь, что здесь написано? — начала я к немуприставать. — В семь часов подойти к кухонному окну. Как думаешь, что заидиот написал такое?

Ромео ничего не думал. Он спрыгнул с дивана и стал играть сбумажкой, не скажу, чтобы игра его очень увлекала, он по натуре довольноленивый, но лапой ее шевелил и вроде бы к чему-то прислушивался, а я добавила:

— Наверное, это дети.

Почерк детским не был, хотя с уверенностью утверждать это ябы не стала, то есть, может, и детский, конечно, но похож на взрослый, скореемужской, чем женский. Может, записка адресована прежней хозяйке квартиры? Илиее по ошибке бросили не в тот ящик? Совершенно идиотская записка. Хотя,возможно, это приглашение к свиданию? Кто-то приглашает даму своего сердцаподойти к окну, а он сам ровно в семь появится под балконом с гитарой… Балконау меня не было, это я знала доподлинно, к тому же для романтического свиданияместо было явно неподходящее. Дело в том, что окна моей квартиры выходили натюрьму. Не знаю, что имела в виду Лилька, заселяя меня сюда: может, она всерьезверила, что подобное соседство сподвигнет меня на свершение трудовых подвигов,а может, решающую роль сыграла цена: за однокомнатную «хрущевку» в ветхом домепросили копейки. Я поднялась с дивана, прошла в кухню и замерла возле окна,опершись ладонями на широкий подоконник.

От тюремной стены дом отделяло метров двадцать. Метровдвадцать зеленой травки без единого деревца. Стена высоченная, сложенная изкирпича, сверху колючка в несколько рядов. Тюрьма была старой и славилась навсю Россию. Из моего окна мало что разглядишь: верхние этажи здания,построенного еще при Екатерине Великой, с толстенными решетками на узких окнах,да крыша, покатая, из светлого железа, ослепительно сверкающая на солнце. Рядомс центральным зданием угадывались другие, поменьше, я видела разноцветныекусочки крыш, по вечерам там горели мощные фонари и лаяли собаки. Только психрешит исполнить мне серенаду в таком месте.

— Все-таки это странно, — сказала я и даженахмурилась, а потом добавила:

— Это чья-то глупая шутка.

Вернувшись в комнату, я взяла записку, разгладила ее рукамии принялась изучать почерк. Почерк как почерк, ни о чем он мне не говорил и нио ком не напоминал.

— Глупая шутка, — с облегчением вздохнула я ивыбросила записку в мусорное ведро. Накормила Ромео и устроилась в кресле скнигой, Ромео забрался ко мне на колени, закрыл глазки и принялся сопеть, а яулыбаться. Комната показалась уютной, а вечер расчудесным.

Зазвонил телефон, я насторожилась, но трубку снимать неспешила. Это скорее всего Максим, так и оказалось: автоответчик был включен, ия услышала голос мужа.

— Я знаю, что ты дома, — заявил он. — Заедучасиков в девять. Привезу деньги. Я тебя люблю. Давай мириться, а?

Шестьдесят секунд кончились, и ему пришлось заткнуться, япоказала телефону язык, пропела дурашливо: «Давай мириться, а ?», подражаямужниной интонации, поцеловала Ромео и углубилась в чтение. Однако где-то черезчас стала поглядывать на часы. Сначала время от времени и как бы между прочим,но чем ближе стрелка перемещалась к отметке "7", тем настойчивее я заней наблюдала.

— Глупость какая, — презрительно фыркнула я и дажепопыталась читать вслух, но как только старинные часы отбили один удар изположенных семи, переложила Ромео на диван и выскользнула в кухню, осторожноподобралась к окну и выглянула.

На зеленой лужайке внизу никого не было. Я стояла, пялиласьна свежую травку и стала злиться по-настоящему. Стою у какого-то дурацкого окнаиз-за какой-то дурацкой записки. Да надо мной просто посмеялись, никто и недумал появляться под окнами. Однако шутка довольно глупая. Что же имел в видуэтот самый шутник? В конце концов, он должен был проверить, удалась его шуткаили нет, то есть появиться и посмотреть, торчу ли я возле окна или совершенноне обратила внимания на записку.

Я простояла не меньше десяти минут, таращилась то направо,то налево, но никакого подобия человека не заметила. Дом наш был последним вряду, напротив него, как я уже сказала, располагалась тюрьма, а чуть дальшестарое кладбище. Хоронить там перестали еще лет сорок назад, так как кладбищеуже давно оказалось в черте города. Оно было обнесено невысокой кирпичнойстеной, и если шутник, к примеру, на нее взобрался, то вполне мог различить вокне мой силуэт. Должно быть, хохочет от души. А если у него есть бинокль, тоон прекрасно видит выражение моего лица. Надо полагать, выгляжу я сейчас оченьглупо.

Я отпрянула от окна и опустила жалюзи. Потом юркнула вкомнату и отыскала театральный бинокль, не бог весть что, но все-таки.Вооружившись биноклем, я попыталась рассмотреть кладбищенскую стену. Под такимуглом это оказалось нелегким делом и потребовало времени. Самое обидное, чтоничего я углядеть не смогла, ну ничегошеньки. Если не считать двух ворон. Онисидели, нахохлившись, и в мою сторону даже не смотрели.

— Мальчишки озорничают, — твердо заявила я иубрала бинокль.