— Чистый, сытый, дикалоном несет, — бормотал инвалид и всекатился следом, квартал за кварталом, не отставая ни на шаг.

Колеса тележки резво постукивали, концы лыжных палок дробноцокали по разбитому тротуару. Федор уже дал ему целковый, отсыпал папирос изпортсигара, но старик продолжал его преследовать.

— А в глазах-то у тебя тоска смертная. Тошно тебе, товарищмногоуважаемый. Вот сделаешь доброе дело, и сразу полегчает, отпустит тоска,дышать станешь полной грудью и радостными глазами глянешь в светлоекоммунистическое будущее.

Федор в очередной раз остановился и взглянул на старика.

— Катился бы ты, дед, своей дорогой. Смотри, сейчас площадьперейдем, и дальше тебе все равно ходу нет.

— Да уж, понятно, в Кремль меня, красного бойца, нынче непустят. Что я ноги делу революции отдал, это пустяк, это тьфу! Что всю моюфамилию, от мала до велика, свалили голод и тиф, это тоже тьфу! Многоуважаемыйтоварищ, прояви чистосердечное милосердие, верни ты мне ноги, а?

Инвалид сдернул рваный картуз. Вскинутое вверх бородатоеиспитое лицо растянулось в жуткой беззубой улыбке. На Федора смотрела темнаядревняя маска сатира. Пегие волосы так причудливо свалялись, что получилисьнастоящие маленькие рожки по обе стороны лба.

— Как же я тебе верну ноги, красный боец? Свои, что ли,отдам?

— Свои точно не отдашь. Да и не нужно мне твоих. Ты мне моивырасти, собственные, новые.

— Дед, что ты бредишь? Ступай домой, проспись.

— Ступай! — Старик звучно захохотал, вскинул палку, чуть незадев лицо Федора. — Мог бы я ступить хоть шажок, я бы самый был рассчастливыйчеловек на свете. Да и дома у меня нет, при госпитале обитаю, при бывшемСвятого Пантелеймона, что на Пречистенке, а ныне имени товарища Троцкого ЛьваДавидовича. Ну, смекаешь, куда клоню? А, по глазам вижу, смекаешь.

— Ничего я не смекаю, все, дед, мне пора на службу, —Агапкин решительно пошел вперед, почти побежал, но старик на своей тележкеринулся следом.

— Погоди, минутку, погоди, не гони! Пожалей ты меня, тварьнесчастную, обрубок человеческий! Сведи меня с профессором, словечко однозамолви, скажи, пусть даст мне свое магическое зелье, без ног мне очень художивется!

— Какой профессор? Какое зелье? — спросил Федор, неостанавливаясь, продолжая быстро шагать через Манежную площадь.

— Свешников профессор, Михал Владимирыч. Я уж пытался к немуподобраться, и так, и сяк, да его, сам знаешь, ныне в автомобилях возят,охраняют. Вот мне сторож и присоветовал, найди, мол, помощника его, ФедюАгапкина. Он, мол, вроде один, без охраны ходит, по Тверской к Кремлю, и незлой, вполне отзывчивый товарищ.

— С чего ты взял, что я Федя Агапкин?

— Так я ж тебя видел, давно еще, в госпитале, да только всеникак не мог поймать одного, которое уж утро дежурю, тебя поджидаю, вотповезло, наконец встретились. Ты, многоуважаемый товарищ Агапкин, зришь передсобой не человека, нет, а один только ужас отчаяния, ты помоги мне, Федя.

Старик еще что-то говорил, кричал, но Федор не слушал, онпобежал через площадь, к Спасским воротам, не оглядываясь, придерживая фуражку,чтобы не сдуло ветром.

— Товарищ Агапкин, вы чего так запыхались? — спросилкрасноармеец у моста.

— Бежал. Опаздываю, — коротко ответил Федор.

Москва, 2007

Соня вылезла из душа, быстро оделась. Макс возился с двернойзадвижкой.

— Позавтракать нужно обязательно, и вам, и мне, я заглянул вваш холодильник, там пусто, — произнес он громким беззаботным голосом, выразительновзглянул на Соню и приложил палец к губам.

— Тут есть неплохое кафе поблизости, — Соня надула щеки ипокрутила пальцем у виска, — я готова.

Макс молчал, пока они не вышли из подъезда. Было холодно,влажный ледяной ветер бил в лицо, Соня замотала голову шарфом, спрятала руки вкарманы. Макс шел в распахнутой куртке, с голой шеей, но, казалось, вовсе нечувствовал ветра и стужи.

— У вас жучки в квартире. Я нашел один, снимать не стал. Ихнаверняка много. Их поставили не для вас. Для меня. Они уверены, что вы всеравно никуда не денетесь, а вот мне доверять перестали. Соня, мне надоисчезнуть, я больше не могу быть одним из них. Я должен рассказать вам, — Максболезненно сморщился, Соня заметила, что глаза его наполнились слезами.Впрочем, это могло быть из-за ветра.

Они зашли в пустое кафе, выбрали столик в углу. Сонязаказала себе сок, кофе, омлет с сыром, фруктовый салат. Макс заявил, что естьсовсем не может, попросил принести воды.

— Ну, я слушаю вас. Здесь ведь нет жучков.

— Нет. Здесь чисто. Но мне очень трудно начать, найти нужныеслова, чтобы вы поняли меня и не сочли сумасшедшим. Соня, они опять затеваютнечто чудовищное, вы должны остановить их. Вы обязаны, кроме вас никто этогосделать не сумеет.

— Простите, Макс, мне кажется, вы правда немного не в себе.

— Подождите. Не перебивайте меня. Я знаю, это звучит дико ипохоже на бред. Вы должны будете ввести препарат Хоту. Это обезглавит орден,внесет смятение в их ряды.

Соня тихо присвистнула и покачала головой.

— Макс, а не проще ли обратиться к профессионалам?

— Вы имеете в виду наемных убийц? — он нервно рассмеялся. —Нет, Соня, это плохой вариант. У таких, как Хот, феноменальное чутье наопасность. Ну, скажите, почему никто не грохнул Сталина и Гитлера? Ведь былишансы, и реальные покушения были. Что помешало?

— Насчет Сталина — не знаю, вроде бы никто и не пытался. АГитлера каждый раз спасала случайность.

— Случайность. А почему она не спасла, допустим, Кеннеди илиИндиру Ганди? Соня, у меня нет времени и сил доказывать очевидное. Вам придетсяповерить мне на слово. Уничтожить главу ордена обычными средствами невозможно.Он неуязвим до тех пор, пока не выполнит свою миссию.

— Что за миссия?

— Все та же. Раздор, хаос. Разделить людей по какому-нибудьпростому принципу и натравить друг на друга, чтобы люди, поколение запоколением, глохли, слепли от ужаса и не успевали осознать себя людьми. Вдвадцатом веке им удалось расколоть мир крестообразно, стравить людей по двумлиниям разлома. Раса, национальность, как в случае с германским фашизмом.Социальный класс. Богатые и бедные, как в России в период коммунистическогобреда.

— Погодите, Макс! — Соня едва сдержала нервный смешок. — Выхотите сказать, Гитлер и Сталин были главами ордена?