Да, она здесь, но где именно? Прикрыв глаза, он прошепталимя Габриэль и прислушался. Сначала до него донесся шум безбрежного моряголосов, перед его мысленным взором проносились, сменяя друг друга, образы.Казалось, весь мир готов был разверзнуться и поглотить его в пучинунескончаемых стенаний. Габриэль… Громоподобный шум постепенно стих. Отпроходящего мимо смертного до него докатилась волна боли. А в многоэтажном домена холме неподвижно сидела возле окна умирающая женщина, вспоминая о своих детскихссорах и огорчениях. И наконец в полной тишине и неподвижной дымке он увиделто, что хотел увидеть. Габриэль… Она остановилась, услышав его зов. Она знала,что за ней наблюдают. Высокая женщина со светлыми волосами, заплетенными вкосу, спускавшуюся по спине, остановилась на пустынной улочке в центре города,совсем недалеко от того места, где он стоял. На ней были брюки и куртка цветахаки с поднятым воротником и поношенный коричневый свитер. Ее шляпа почти ничемне отличалась от той, что была на нем, и точно так же была надвинута оченьнизко, оставляя в тени почти все лицо. Она тут же закрыла доступ в свои мысли,словно поставив перед ними невидимый и в то же время непроницаемый щит. Видениеисчезло.

Итак, она здесь и ждет своего сына, Лестата. Почему онвсегда так опасался за нее? Ведь эта холодная и трезвая женщина сама никого иничего не боялась, она испытывала страх только за Лестата. Прекрасно! Он былдоволен. Лестат, конечно же, будет доволен тоже.

Но где же второй? Где Луи? Мягкий и добрый Луи с темнымиволосами и зелеными глазами, тот, у которого была такая беспечная походка икоторый даже иногда насвистывал, бродя по темным улицам и приближаясь к своимжертвам. Луи, где же ты?

И в ту же секунду он увидел Луи, входящего в пустуюгостиную. Он только что поднялся по лестнице из склепа, расположенного вглубоком подземелье за каменными стенами, где он спал в течение дня. Он даже неподозревал, что кто-то наблюдает за ним. С изяществом и грацией он пересекзапыленную комнату и остановился у окна, глядя сквозь грязные стекла нанепрерывный поток машин, проносящихся по мостовой. Все тот же старый дом наДивисадеро-стрит. Надо признаться, что это элегантное и чувственное создание,чья книга «Интервью с вампиром» наделала слишком много шума, почти не изменилось.Только сейчас Луи ждал Лестата. В последнее время ему снились тревожные сны, онопасался за Лестата, и его переполняли незнакомые прежде желания и стремления.

Он неохотно позволил видению исчезнуть. Он чувствовалбольшую симпатию к этому вампиру, к Луи. Эту симпатию едва ли можно былоназвать благоразумной, ибо Луи был мягок и образован, его нежная душа необладала той головокружительной силой и мощью, какой обладали натуры Габриэль иее дьявольского сына. И все же он был уверен в том, что Луи способен выжить ипросуществовать так же долго, как и они. Поистине удивительно, в сколь разныхформах проявляется мужество натур, которым суждена долгая жизнь. Возможно, вседело в доброжелательном восприятии окружающего мира и отношении к происходящемув нем? Но как же тогда объяснить тот факт, что Лестат, поверженный,побежденный, израненный, все же нашел в себе силы возродиться вновь? Лестат,который никогда и ни к чему не проявлял доброжелательности!

Однако эти двое – Габриэль и Луи – еще не нашли друг друга.Ничего страшного. Как же ему сейчас поступить? Свести их вместе? Хорошая идея…хотя… Лестат и сам сделает это в ближайшее время.

Он снова улыбнулся своим мыслям. «Лестат, ты поистине самоедьявольское существо из всех, кого я знал. Да, истинный принц всех Проклятых».Медленно, не торопясь, он постарался воскресить в своей памяти каждую черточкулица и фигуры Лестата: холодные, можно сказать, ледяные глаза, темнеющие вминуты смеха, открытую и располагающую к себе улыбку, манеру по-детски сводитьброви, когда он сердился, неожиданные всплески веселого настроения иязвительный юмор его высказываний. Он вспомнил также кошачью грацию и гибкостьего тела, столь несвойственную мужчинам, обладающим такими развитыми мускулами.Такая мощь и сила… всегда и во всем… и такой неувядающий оптимизм!

Суть в том, что он так и не составил для себя мнения и неопределил свое отношение ко всему происходящему. Он знал только, что событияего забавляли и завораживали. Стоит ли говорить, что у него и в мыслях не быломстить Лестату за то, что он раскрыл все секреты. Именно на это, несомненно,Лестат и рассчитывал. Впрочем, кто знает. Быть может, Лестата и в самом делеэто не интересовало и не беспокоило. О том, каковы были мысли Лестата, он зналне больше тех дурачков из бара.

Для него гораздо важнее было другое. Впервые за множестволет он вдруг обнаружил, что способен думать, руководствуясь категориямипрошлого и будущего, что стал проявлять больший интерес к современному миру илучше понимать его. Те, Кого Следует Оберегать, превратились в миф, в вымыселдаже для их собственных потомков! Давно канули в Лету те времена, когдажестокие и свирепые существа из рода пьющих кровь разыскивали их святилище ижаждали напиться их дающей силу и могущество крови! Никто в это больше не верил.Никто ими не интересовался.

Именно в этом и состоит суть нынешнего века. Населяющие мирсмертные более практичны, чем когда бы то ни было, они отрицают даже малейшуювозможность чуда, даже намек на что-либо сверхъестественное. С необыкновеннойсмелостью и отвагой они строят свои основополагающие этические теории только нафундаменте материальных истин и физического мира.

Двести лет пролетело с тех пор, как они с Лестатом обсуждалите же самые проблемы на островке, затерянном в Средиземном море, мечтали обожественном мире, построенном на морали и нравственности, мире, в которомединственной непреложной догмой станет любовь к ближнему. О мире, к которомусами они не принадлежат. И вот теперь такой мир стал почти что реальностью. Ивампир Лестат посвятил себя поп-искусству. Он отправился туда, куда должныбыли, наверное, отправиться все старые демоны прошлого, и теперь поведет засобой все проклятое племя, включая и Тех, Кого Следует Оберегать, хотя они,возможно, об этом никогда не узнают.

Мысль об этом заставила его улыбнуться. Сама идея того, чтосовершил Лестат, не просто вызывала у него благоговейный трепет, но казалась исамому ему весьма соблазнительной. Ему, как никому другому, хорошо былоизвестно, что такое непреодолимое желание известности и славы.

Следует признаться, что его чрезвычайно восхитило егособственное имя, начертанное на стене бара. Он смеялся, но смех его был вызвантем удовольствием, которое он испытал.

Пусть Лестат создает свою вдохновенную драму – да, именнотак он назвал бы все это. Лестат, этот неистовый и неукротимый актербульварного театра старых времен, теперь поднялся к вершинам и занял весьмавысокое положение в это прекрасное и невинное время.