- К сожалению, я не могу дать интервью, - грустнопризнался я. Это совершенно невозможно. Может быть, вы сможете покривить душой,поговорить с ними и что-нибудь придумать?

- Что, например?

- Ну, что состояние у меня очень тяжелое, пускать комне никого нельзя, но память полностью восстановилась, как и прогнозироваллечащий врач. Добавьте какие-нибудь подробности о том, как я общаюсь сперсоналом, какой я душка, как меня обожают медсестры, как мужественно ядержусь и как мне здесь нравится. Так сильно нравится, что я даже перебиратьсяв другую больницу не хочу.

- А вы потом не станете это опровергать и говорить, чтоэто все вранье? - она глянула подозрительно, но, вместе с тем, напряженныемышцы лица заметно расслабились. Видно, такой вариант ей показался вполнесимпатичным. У моей суровой медузищи явно наличествует чувство юмора, во всякомслучае, рыхлая желеобразная поверхность ее вдруг стала полосатой, а по краям -в прелестный провинциальный горошек. Развеселилась, видать.

- Обещаю, - твердо сказал я. - Если хотите, могузаявить это в присутствии всего персонала и подтвердить в письменном виде.

- Надеюсь, это не понадобится, - скупо улыбнуласьглавврач и унесла мою славную медузочку, к которой я уже почти привык.

Определенно, сложившаяся в детстве привычка видеть и слышатьлюдей при помощи образов из мира флоры и фауны сильно помогает в жизни. Вовсяком случае, мне.

- Какой кошмар! Я немедленно переведу тебя в другоеместо, более пристойное.

- Мне и здесь отлично, - я пытался сопротивляться, нопонимал, что все мои жалкие потуги не имеют смысла. Спорить с матушкой я немог. Не умел, что ли? Или смелости не хватало? Всю жизнь это было одной из моихпроблем.

Она появилась внезапно, ворвалась в палату с лицом,одновременно выражающим скорбь и праведное негодование. Опытным взглядом иумелыми руками хирурга с многолетним стажем она, бросившись ко мне, быстропровела первичный осмотр и успокоилась только тогда, когда не обнаружила намоем теле ни рваных ран, ни переломов. Только синяки и ушибы, на вид, правда,весьма устрашающие, но совершенно не опасные для жизни и здоровья. Матушка уменя, между прочим, действительно хирург, и, говорят, хороший, хотя мне насобственной шкуре испытывать ее мастерство, к счастью, не приходилось.

- Почему ты мне не сообщил? - гневно вопрошала она. -Почему о том, что случилось с моим сыном, я должна узнавать из газет? Верочкатак никогда не поступила бы. Кто у тебя есть на этом свете ближе матери?

Ну вот, так я и знал. По крайней мере ясно одно: за безмалого два года матушка не утратила привычку сравнивать меня с покойнойдочерью, моей сестрой. Я безумно любил Веру, отчаянно страдал, когда онаумерла, я согласен с тем, что она была лучше меня, добрее, тоньше. Да, все этотак, но нельзя же теперь до скончания моей собственной жизни выслушивать упрекив том, что я не такой, как она?

- Мама, ты ведь уехала в Самару. Как я мог тебя найти?

- Не выкручивайся! Я оставила тебе все телефоны, ты,между прочим, сам на этом настаивал. Ты хотел иметь возможность разговаривать ссыном каждый день. Ты же считаешь, что без общения с тобой Женечка пропадет.

Надо же, она оставила мне все телефоны своих приятельниц, укоторых собиралась гостить. А я и не помню!

- Не помню, - произнес я вслух. - Я все забыл.

- Не выдумывай! - Безапелляционности моей матушки можнобыло только позавидовать. - О том, что я уехала в Самару, ты ведь прекраснопомнишь. Ты всегда умеешь помнить только о том, что тебя устраивает, а о том,что нарушает твои планы, ты с удовольствием забываешь. Верочка такой не была.

- О том, что ты в Самаре, я узнал от врача, которыйзвонил тебе на работу. Слава богу, дежурная медсестра в отделении оказалась вкурсе, куда ты уехала. А ты-то как узнала про меня?

- Я же сказала: из газет. Почти во всех было краткоесообщение о том, что ты попал в аварию и лежишь в больнице в Талдоме. Я тут жепримчалась.

- А Женька? Он тоже вернулся с тобой?

- Естественно. Я не стала брать его с собой сюда, ведьнеизвестно, в каком состоянии я бы тебя застала, незачем ребенка травмировать.

Это правильно, травмировать двенадцатилетнего пацана вовсени к чему. Редкий случай, когда я был полностью согласен с мамой. Но все-таки...Я помню сына десятилетним. А теперь ему уже двенадцать. Каким он стал? Сильноли вырос? Повзрослел ли? Что ему теперь интересно, чем занимается на досуге,как учится в школе?

- Мама, у тебя нет случайно Женькиной фотографии ссобой?

Взгляд ее потеплел, даже морщины разгладились.

- Соскучился? - понимающе спросила она. - Конечно,есть.

Она полезла в сумку, достала записную книжку, а оттуда -снимок, девять на двенадцать. На фотографии крепкий широкоплечий мальчишка скопной пшеничных слегка вьющихся волос, одетый в ярко-красный горнолыжныйкомбинезон, стоял на склоне горы с лыжными палками в руках. В горле встал ком,и я непроизвольно пробормотал вслух то, что думал:

- Какой же он стал красивый! И совсем большой! Где этоон? Он теперь катается на горных лыжах?

- Да что ты, Андрюша! Это же Лина возила его вШвейцарию в январе, на каникулах. Побойся бога, у вас дома стоит в рамке точнотакая же фотография, а ты как будто в первый раз ее видишь...

Она осеклась и внимательно посмотрела на меня, буравянедоверчивым взглядом.

- Как будто в первый раз, - эхом откликнулся я. Толькотут до матушки наконец начало доходить то, что ей сказал доктор ВасилийГригорьевич. Он обязательно должен был ей об этом сказать, ведь она навернякаразговаривала с ним, прежде чем явиться в палату, в этом, зная ее характер,можно было даже не сомневаться. Что ж, гены, как говорится, в форточку невыкинешь, если мама упрекала меня в том, что я с удовольствием забываю о том, очем не хочу помнить, то она с не меньшим удовольствием не слышит то, чего нехочет слышать. Наследственность, однако! А может, результат воспитания? Какойпример видел с детства, такому и подражаю.

- Сыночек... - ее голос так явственно задрожал, что мнезахотелось тут же броситься к ней, обнять, прижать к себе, утешить. - Так тыдействительно ничего не помнишь?

- Ничего, - подтвердил я, стараясь казаться спокойным идаже веселым, дабы не нагнетать трагизм и не расстраивать ее. - За последнийгод и девять месяцев - ничегошеньки. С восемнадцатого июля девяносто девятогодо двадцать седьмого апреля нынешнего года.

Мама наконец перестала изображать фонтан, из которого вместоводы брызжет чистая энергия пополам с критичностью, села на стул, оперласьподбородком на руки, сложенные на высокой спинке моей кровати.